Нельзя сказать, что Пастернак вообще ничего не сделал для Цветаевой. Но у Цветаевой свои мерки. Она, по ее собственным словам, «ждала большего, чем забота богатого<…> ждала дружбы равного». И. Кудрова сообщает, что именно Пастернак помог Марине Ивановне устроиться при Доме творчества писателей в Голицине — если так, что ж, спасибо и на этом. А Саакянц приводит письмо АА. Фадеева (тогда секретарь Союза писателей), где тот советует Цветаевой снять комнату в Голицине и обещает в этом помощь Литфонда. Но письмо было отправлено 17 января, когда Цветаева уже жила в Голицине и питалась в Доме творчества. «Жизнь была очень тяжелая и мрачная, с керосиновыми негорящими лампами, та-сканьем воды с колодца и пробиванием в нем льда. Я всю зиму не спала, каждые полчаса вскакивая, думая (надеясь!), что уже утро. Слишком много было стекла (все эти стеклянные террасы), черноты и тоски».
Переводы ей давали — она брала все без разбора. «Интересные», «неинтересные» — ей было все равно. Но над всем работала со свойственной ей добросовестностью и потому медленно. Переводила по 20 строк в день, и еще на следующий день переделывала написанное. Зарабатывала копейки. В то время как Пастернак гнал по 100–150 строк в день и жил вполне безбедно. Пусть нас побьют пастернакове-ды — но мы не откажем себе в удовольствии сказать: переводы Цветаевой не в пример лучше переводов Пастернака.
А за комнату и за питание в Доме творчества приходится платить, а Мур все время болеет — нужны врачи, лекарства. И по две передачи в месяц — мужу и дочери. Передачи, слава Богу, пока принимают — значит, живы. (Как им «живется», Цветаева, по счастью, не знала и не догадывалась.) И еще — «по счастью»: пока не арестовали ее — она ждала этого каждую ночь, прислушивалась к каждому шороху.
Пока она на воле, может ли она сделать что-нибудь для освобождения близких? Во всяком случае — обязана сделать все возможное. И 23 декабря она пишет письмо Л.П. Берии. «Товарищ Берия,
Обращаюсь к Вам по делу моего мужа, Сергея Яковлевича Эфрона-Андреева, и моей дочери — Ариадны Сергеевны Эфрон<…>
Но прежде чем говорить о них, должна сказать Вам несколько слов о себе.
Я — писательница, Марина Ивановна Цветаева. В 1922 г. я выехала за границу с советским паспортом и пробыла за границей<…> 17 лет <…> в эмиграции была и слыла одиночкой («Почему она не едет в Советскую Россию?»). В 1936 г. я всю зиму переводила для французского революционного хора<…> русские революционные песни, старые и новые, между ними — Похоронный Марш («Вы жертвою пали в борьбе роковой…»), а из советских песню из «Веселых ребят», «Полюшко — широко поле» и многие другие. Мои песни — пелись.