Советский литературовед Б. Тагер, специализирующийся на творчестве Горького, вовсе не напоминал монаха, и не было в нем ничего щемяще-беззащитного. Но Цветаева, как всегда, пользуясь точным выражением Штейгера, «пересоздала» — на время — объект своих чувств. Разочарование наступило довольно быстро. Но пока оно не наступило — как всегда, писались стихи. Правда, в них нет уже прежнего напора чувств.
Ушел — не ем:
Пуст — хлеба вкус.
Все — мел.
За чем ни потянусь.
… Мне хлебом был,
И снегом был.
И снег не бел,
И хлеб не мил.
Цветаева, с одной стороны, как бы осознает всю неуместность этого чувства, но с другой — свое право на него.
— Пора! Для этого огня —
Стара!
— Любовь — старей меня!
— Пятидесяти январей
Гора!
— Любовь еще старей:
Стара, как хвощ, стара, как змей,
Старей ливонских янтарей,
Всех привиденских кораблей
Старей! — камней, старей — морей…
Но боль, которая в груди,
Старей любви, старей любви.
«Стара»? Цветаевой не 50, а только 46 лет. История знает примеры самых бурных чувств и страстей в гораздо более позднем возрасте. Но жизнь Цветаевой — год за три. Она начала седеть. Однако тот же Тагер вспоминает удивительную прямизну стана, тонко обрисованные черты лица, стремительность походки и каждого движения. И — очаровательность ее речи, «покоряющей и неожиданными парадоксами, и неумолимой логикой».
С наступлением лета Голицино придется оставить. Где жить дальше? Она обращается за помощью к Фадееву и получает ответ: «..достать Вам в Москве комнату абсолютно невозможно. У нас большая группа очень хороших писателей и поэтов, нуждающихся в жилплощади. И мы годами не можем достать им ни метра». В Москве действительно был жилищный кризис. Однако ж «очень хорошие писатели и поэты» жили очень недурно, но Цветаева к ним, разумеется, не принадлежала.
На лето устроиться удалось. Искусствовед Габричевский и его жена уехали в Крым и любезно предоставили свою комнату Марине Ивановне. В центре, со всеми удобствами. Но только до 1 сентября. А дальше — снова неизвестность. Цветаева обращается к заместителю Фадеева П. Павленко — опять отказ. И примерно та же мотивировка.
Но довод: не только Вам нужна площадь — на Цветаеву не действует. «Я не могу отождествлять себя с любым колхозником — или одесситом — на к<отор>ого тоже не нашлось места в Москве». В Москве стоит музей, основанный ее отцом. В «Ленинке» — библиотека ее деда, ее матери и ее отца. Там же — ее книги. Она автор стихов о Москве… И ей — ни метра!
..А следствие все тянется и тянется. И она снова обращается к Берии — на этот раз с просьбой разрешить свидание. Она явно не понимает, какого