Раньше Цветаева на все обиды и несправедливости отвечала: «Не снисхожу!» Но теперь с нее будто сняли кожу — теперь все — ожог. В том числе и некоторые слова сына и то, как он любит проводить время. Но сын — в отличие от нее — хочет жить, потому пытается приспособиться к той действительности, которая его теперь окружает. Естественно, что это не содействует их сближению. Но когда на обвиняет сына в бездушии, в отсутствии сердца — она не права. (Как не правы и те исследователи, которые берут эти слова на вооружение.) Еще в сентябре 1940 года она записала: «Никто не видит — не знает, — что я год уже (приблизительно) ищу глазами — крюк, но его нет, п.ч. везде электричество. Никаких «люстр»<…> Я год примеряю — смерть<…> Вздор. Пока я нужна».
Пока она нужна была всем членам семьи: и мужу, и сыну, и дочери.
В конце января 1941 года стало известно, что следствие по делу Ариадны Эфрон закончено и она приговорена к восьми годам лагерей, в Коми АССР.
Вмарте Муля получил от нее первое письмо. Она работает швеей. По тамошним меркам — удача: в теплом помещении. Переписка наладилась: и с ним, и с Мариной Ивановной. Посылки, слава Богу, принимаются без ограничений. Але высланы теплые вещи и непортящиеся продукты. Муля собирается к ней на свидание. (Свидания если и давали, то только близким родственникам, официально Самуил Гуревич не имел к Але никакого отношения; стало быть, он в своей работе по совместительству «дошел до степеней известных».) Марина Ивановна собирается приехать позже — пока она не может оставить все время болеющего Мура, да, кроме того, — она это понимает — Але прежде всего хочется видеть Мульку.
С Алей, по крайней мере, все ясно — через 8 лет она будет дома. Письма от нее идут бодрые. Терпения и мужества ей не занимать (полученное в детстве спартанское воспитание пригодилось). А вот про Сергея Яковлевича известно только одно: жив — потому как передачи принимаются. Тревога за мужа не покидает Марину Ивановну ни на минуту: ведь он тяжело болен — вдруг не выдержит (она не знала чего) — умрет. Кроме того, в любой момент могут арестовать ее и даже сына (Муру уже 16 лет).
Когда-то она сказала: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!». Но кому дано знать будущее? Стихов Цветаева не пишет и не жалеет об этом: «Я свое написала. Могла бы, конечно, еще, но свободно могу не». И сборник своих старых стихов она готовит потому, что на этом настаивают некоторые почитатели ее таланта, и потому, что это может принести деньги. Когда из этой затеи ничего не вышло — она не очень расстроилась. Что значит эта неудача по сравнению с арестами близких? И даже перевести песни Шуберта — что было бы приятнее, чем переводить второстепенных поэтов, — она отказывается — провозится долго, а деньги будут невелики.