Марина, облокотившись на спинку стула, с силой сжала деревянные ножки, чтобы не треснуть по морде это наглое существо. Наташа, почувствовав волну ненависти, исходящую от тёти, положила руку на её плечо, подлые работницы же с интересом наблюдали за Ириной, которая начала вертеть большими ступнями.
— Отложение солей! Надо нагонять суставную жидкость!
— Где отчёты? — строго спросила Марина.
— Маринка, здесь! — Ира с деловым видом стала шарить по карманам, достала бумажку, сложенную в четыре раза. — Вот! — с гордостью сказала она.
Марина зло посмотрела на неё.
— Маринка, ты подожди. Сейчас я в себя приду и всё налажу. Всё.
— Мне выручку нужно в банк сдавать, — соврала Марина.
— Ну, так давай сдадим!
Марина вздохнула, встала и пошла в кабинет, племянница проследовала за ней, таща шлейф брани…
Наташа любила большую трёхкомнатную квартиру Марины, находящуюся неподалёку от ателье, она так напоминала её характер — размашистый, немного беспорядочный, но небезразличный и родной, где-то валялся бюстгальтер, где-то отошли обои, где-то сломалась ручка на шкафу, но в лёгкой разрухе была своя элегантность. Марина быстро приготовила омлет — пышный, с тягучим сыром — и достала бутылку водки.
Через два часа Маринина порция омлета так и не была съедена, а зверски расковыряна, она плакала, прижавшись к Наташе, а та робко моргала, рука у неё затекла, но она терпела.
— Наташа, у меня только ты есть. Только ты да работа. Да и та не ладится! А мужчинам не верь, они звери, подлые звери. Я-то ведь старая, всё знаю, а всё равно наступаю на те же грабли, что и двадцать лет назад. Учись на моём примере. Хотя не надо, не учись. Каждый должен прожить свою жизнь со своими ошибками. Ты извини, что я на тебя иногда давлю. Такой уж у меня характер! Мне всё время хочется, как лучше и кратчайшим путём, а иногда надо дать человеку воздух, время и условия, чтобы он сам до всего дошёл. Правда?
— Успокойся. Съешь омлет.
— Но на это нужна мудрость, терпение. А где их взять? Я сама жизни не знаю и мечусь по ней, как дикий гусь по небу, а всё тебя учу. Прости. Ты у меня родная, любимая, единственная. Мне, наверное, потому детей не дано, что я бы их до смерти завоспитывала!
— Ты ещё родишь, бабушка тебя в сорок лет родила, а маму в сорок два.
— Так то бабушка! Ей дано было, а мне нет! Я бы так этих деток запеленала своими советами, что они бы дышать не смогли. Я люблю тебя, и, когда умру, всё перейдёт тебе — и мой ларь, и ателье, и всё, всё, всё. Ты моя кровь, кровинушка. Подожди. — Марина вдруг куда-то вышла. Наташа потёрла онемевшую руку, от усталости на неё навалилось отупение, которое постепенно переросло в безразличие.