— Ты лучше ляг, поспи. А я с тобой останусь. Хорошо?
Марина, что-то нацарапав на клочке бумаги, протянула девушке.
— Ты всё-таки возьми, а то вдруг со мной чего.
— Чего?
— Код от сейфа.
Наташа деревянными глазами посмотрела на бумагу, порвав её на куски, выкинула в ведро.
— Тётя Марина, пошли спать.
— Прекрати называть меня тётей! — крикнула Марина и стукнула кулаком по столу. Наташа, не церемонясь, подняла её на руки и отнесла в спальню, предусмотрительно поставив под кровать таз и стакан кипячёной воды.
Откуда-то доносилась «Лунная соната», но Марина уже спала и была далека от грустных звуков, а Наташа, лёжа на кровати, отбивала толстыми пальцами такт. Она посмотрела на свои руки и поразилась, почему они так уродливы, и вся она уродлива, не то что Марина, словно вылепленная хорошим скульптором — всё у неё пропорционально и законченно, и в свои тридцать семь она выглядит на двадцать пять. Наташа встала, задумалась на секунду и, схватив ларь, бесшумно вышла. В прихожей она снова замерла, а потом порывисто открыла коробку и принялась рассматривать украшения. В её руках даже эти массивные броши с большими камнями казались маленькими и дешёвыми. Она вспомнила семейную легенду о том, что эти драгоценности обладают огромной силой и выкупят одну из старших дочерей их рода из лап демона. Каких лап демона? Может быть, неправильный перевод с румынского. Она так и помнит эту фразу, записанную в маленькую семейную книжку, где указывался вес, рост, час и другие приметы новорожденной, но только старшей дочери.
А она, старшая дочь младшей дочери, никогда не была вписана на заплесневелые страницы бордовой книги, в детстве ей так хотелось, чтобы и её имя там значилось и чтобы её мама была не толстая Зинка, а красавица Марина.
На следующее утро из подъезда дома № 78 по Большой Дорогомиловской улице вышли две молодые женщины. Они шли бодро, бойко глядя на жирные лужи, позолоченные опавшими листьями. Красные кроны деревьев, жухлая трава придавали воздуху оранжевый оттенок. Девушки остановились возле ларька и купли по порции мороженого, не говоря друг другу ни слова, они с жадностью проглотили его, и их лица стали выражать крайнюю степень доброжелательства.
В ателье стояли те же столы, те же стенды с готовым платьем, те же манекены, только всё было не так, как вчера. Луч солнца твердил о вере, о чуде жизни, о доброте, и Марина знала, что наваждение и расстройство ушло, ушло навсегда. Она вся отдалась новому чувству, желанию работать, сдать заказ вовремя. Вспомнился Чехов! Она засмеялась от глупых мыслей, от своего знания, что работа поможет, поможет выйти из любого трудного положения, что работа — это спасение, якорь. И она стояла посреди цеха и никак не могла решиться, за что, собственно, взяться, руки дрожали, но не от нервозности, а от воодушевления.