Во–первых, никаких тебе эксплуататоров, а только род ные красные диктаторы, днем и ночью о народе болеющие.
Во–вторых, при социализме произойдет
«великая смена труда подневольного трудом на себя, планомерно организованном в гигантском общегосударственном (в известной мере и в интернациональном, мировом) масштабе».
В–третьих, пролетарии, рационально и строго по–отечески управляемые диктаторами, смогут соревноваться в работе,
«проявлять себя, развернуть свои способности, обнаружить таланты».
В–четвертых, в нерабочее время все дружно будут ходить на субботники и митинги, где разрешается призывать братьев по классу трудиться еще лучше и млеть от слова «гегемон».
В–пятых, население «поголовно» будет управлять государством:
«Целью нашей является бесплатное выполнение государственных обязанностей по отбытии 8–часового урока производительной работы».
Например, отстоял токарь смену у станка, выдал план и ― в министерство, управлять.
Наконец, где–то в далеком далеке коммунизм вступит в свою высшую фазу. Для этого нужно только освободить трудящихся всего мира и принудительно их организовать по марксистской схеме. После чего государство само собой отомрет, наступит полная свобода, всеобщее благоденствие и изобилие. Непонятно только, куда денется расплодившееся в планетарном масштабе племя красных диктаторов.
― Эх, Петька, знаешь, какая жизнь наступит? Помирать не надо!
Как ни странно, но очень и очень многих почему–то не вдохновили идеи строительства гигантской электрифицированной «зоны». Даже союзники в захвате власти ― анархисты и бомбисты–эсеры ― отшатнулись от большевиков и тут же были зачислены в «контру».
Не страшно. Ради мировой революции и счастья пролетариата Владимир Ильич готов был истребить 90% населения России. Не зря им так восхищался Троцкий:
«У Ленина твердая рука. И вокруг него — крепкое ядро таких же, как он, решительных и непримиримых людей».
Правда, по признанию самих вождей, среди этих реши тельных людей было немало ― 90 человек из каждых 100 ― мерзавцев, жуликов,
«бездарных и бессовестных комисса ров»
и прочей
«коммунистической сволочи»,
достойной быть повешенной
«сугубо на вонючей веревке».
Но именно такие и требовались:
«Партия не пансион благородных де виц, иной мерзавец потому–то и ценен, что он мерзавец».
Вроде харьковского чекиста Ивановича, в полной мере подчинившего нравственность интересам классовой борьбы:
«Бывало раньше совесть во мне заговорит, да теперь прошло — научил товарищ стакан крови человеческой выпить: выпил — сердце каменным стало».
На досуге, напившись крови, «веселые чудовища» большевизма изливали душу в поэзии: