были на раннем обеде; милая хозяйка нас обворожила приветливым приёмом, а прекрасный букет дам и девиц одушевлял общество. Александр Сергеевич особенно был внимателен к племяннице Осиповой, А. П. Керн, которой посвятил «Я помню чудное мгновенье»»
[14] .
В течение месяца Анна Керн и Пушкин виделись почти ежедневно, но поэт никак не мог преодолеть возникшее между ними напряжение, взять ровный определённый тон. Во время одной из встреч он всё же вручил Анне Петровне свой ответ Родзянко, адресованный больше ей, чем её бывшему любовнику. Он думал, что Анна как–то отреагирует на него, но этого не случилось.
В один из вечеров в тригорском доме занялись портрети–рованием; в это время был широко распространён способ создания профильных портретов при помощи свечи: карандашом обводилась тень от головы портретируемого на стене или листе бумаги, потом полученный силуэт затушёвывался. До нас дошли три силуэта, сделанные тогда в Тригорском: Анны и Евпраксии Вульф и Анны Петровны Керн. На обратной стороне теневого портрета нашей героини рукою Алексея Вульфа проставлена дата его создания: «1825». Анна Петровна изображена с высокой негладкой причёской и чуть полноватым подбородком – вероятно, такой её и увидел в Тригорском Пушкин.
«Во время пребывания моего в Тригорском, – писала в воспоминаниях А. П. Керн, – я пела Пушкину стихи Козлова:
Ночь весенняя дышала
Светлоюжною красой.
Тихо Брента протекала,
Серебримая луной… и проч.
Мы пели этот романс Козлова на голос Benedetta>{29} sia la madre – баркаролы венецианской. Пушкин с большим удовольствием слушал эту музыку и писал затем П. А. Плетнёву (19 июля 1825 года. – В. С.): «Скажи старцу Козлову, что здесь есть одна прелесть, которая поёт его ночь. Как жаль, что он её не увидит! Дай бог ему её услышать!»». Анна Петровна по памяти воспроизвела фразу из письма почти точно; сравним её с подлинным текстом: «Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поёт его Венецианскую ночь на голос гондольерско–го речитатива – я обещал известить о том милого, вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит её, но пусть вообразит себе красоту и задушевность – по крайней мере, дай бог ему её слышать!»
Пушкин наслаждался пленительной музыкальностью её пения, её чудным голосом, а более всего – обаянием и даже дурманом её женственности. Он пустил в ход весь арсенал своих методов обольщения: блестящие каскады остроумия, необычайную любезность и, наконец, тяжёлую артиллерию – поэтический талант.
«Однажды… – вспоминала далее А. П. Керн, – явился он в Тригорское со своею большою чёрною книгой, на полях