«Дмитрия на царство! Дмитрия!» – зашумел тогда московский люд.
И повалили все в царский дворец, царя Федора с матерью и сестрой под замок посадили, караул приставили. А потом, как обычно в таких случаях, пошли немцев громить, потому что у них в подвалах вина много. Черпали то вино из бочек сапогами да шапками, и сто человек упились до смерти.
– Батюшка говорит, хорошо это. Ныне толпа станет неопасная, качай ее, куда пожелаешь, – сказала Соломка. – А самозванца он боле Вором и Гришкой Отрепьевым не зовет, только «государем» либо «Дмитрием Иоанновичем». Ох, чует сердце, беда будет.
Правильно ее сердце чуяло. Через несколько дней прибежала и, страшно округляя глаза, затараторила:
– Федора-то Годунова и мать его насмерть убили! Наш Ондрейка-душегуб порешил! Не иначе, батюшка ему велел! Сказывают, что Ирину-царицу Ондрейка голыми руками удушил. А Федор сильный, не хотел даваться, всех порасшвырял, так Шарафудин ему под ноги кинулся и, как волк, зубами в лядвие вгрызся!
– Во что вгрызся? – переспросил Ластик – ему иногда еще попадались в старорусской речи незнакомые слова.
Она хлопнула себя по бедру.
– Федор-от сомлел от боли, все разом на него, бедного, навалились и забили.
Ластик дрогнувшим голосом сказал:
– Боюсь я его, Ондрейку.
Шарафудин к нему в темницу заглядывал нечасто.
В первый раз, войдя, посветил факелом, улыбнулся и спросил:
– Не издох еще, змееныш? Иль вы, небесные жители, взаправду можете без еды-питья?
Потом явился дня через два, молча шмякнул об землю кувшин с водой и кинул краюху хлеба. Вряд ли разжалобился – видно, получил такое приказание. Передумал боярин пленника голодом-жаждой морить.
Хлеб был скверный, плохо пропеченный. Ластик его есть не стал – и без того сыт был. Назавтра Ондрейка пришел вновь, увидел, что вода и хлеб нетронуты.
Удивился:
– Гляди-ка, и в самом деле без пищи умеешь. После этого, хоть и заглядывал ежедневно, ничего больше не носил – просто посветит в лицо, с полминуты посмотрит и уходит. Не произносил ни слова, и от этого было еще страшней – лучше б ругался.
Как-то на рассвете (было это через три дня после убийства Годуновых) Ластика растолкала Соломка.
– Пора! Бежать надо! Боярская Дума всю ночь сидела, постановила признать Дмитрия Ивановича. Навстречу ему отряжены два набольших боярина – князь Федор Иванович Мстиславский, потому что он в Думе самый старший, и батюшка, потому что он самый умный. С большими дарами едут. А батюшка хочет тебя с собой везти, новому царю головой выдать.
– Как это «выдать головой»? – вскинулся Ластик.
– На лютую казнь. Теперь ведь ты получаешься самозванец. Батюшка тобой новому царю поклонится и тем себе прощение выслужит. А тебя на кол посадят либо медведями затравят.