Но Ластик от голода не мучился. Спасал узелок, который он успел спрятать за пазуху. Мед, принесенный Соломкой, оказался поистине волшебным. Достаточно было утром сделать пару глотков, и этого хватало на весь день. Не хотелось ни есть, ни пить, а силы не убывали. Или тут дело было в Райском Яблоке?
Ластик всё время сжимал его в кулаке и явственно чувствовал, как от Камня через пальцы толчками передается энергия – и физическая, и духовная.
Бывший шестиклассник, а ныне государственный преступник столько всего передумал и перечувствовал за эти несколько дней – будто повзрослел на десять лет.
Главных жизненных уроков выходило два.
Первый: чему быть, того не миновать, а психовать из-за этого – туга зряшная, то есть бессмысленное самотерзание.
Второй: даже если летишь в пропасть, не зажмуривайся от страха, а гляди в оба – вдруг удастся за что-нибудь ухватиться.
Потому-то Ластик и не выбросил Камень в придорожную канаву, не метнул в реку, когда проезжали по мосту. Проглотить алмаз никогда не поздно, пускай медведь потом несварением желудка мучается. Пленник часами смотрел, как Райское Яблоко переливается у него на ладони всеми красками радуги, в том числе и сине-зеленой, цветом надежды.
Иногда в карету к Василию Ивановичу садился старший посол, князь Федор Мстиславский, и двое царедворцев подолгу между собой разговаривали. До Ластика доносилось каждое слово. Только лучше бы ему не слышать этих бесед – очень уж страшно становилось.
Толковали про то, что царевич сызмальства отличался жестоким нравом. Казнил кошек, палил из пищальки в собак, товарищей по играм частенько велел бить батогами. В батюшку пошел, в Ивана Грозного. А уж помыкав горя в безвестности да на чужбине, надо думать, и вовсе нравом вызверился…
Говорил больше Мстиславский, судя по речам, муж ума невеликого. Шуйский отмалчивался, поддакивал, горестно вздыхал.
Очень тревожился боярин Федор Иванович, что Дмитрий введет на Руси латынянскую веру.
Будто бы он на том римскому папсту крест целовал. А польскому королю Жигмонту за покровительство и поддержку посулил царевич отдать все западные русские земли, за которые в минувшие годы столько крови пролито.
– Чернокнижник он и знается с нечистой силой, – стращал далее Мстиславский. – Как он на мое войско-то, под градом Рыльском, напустил огненную птицу! По небу летит, стрекочет, и дым из нее да пламя! То-то страсти было! Как жив остался, не ведаю.
Шуйский вежливо поохал и на «огненную птицу», хотя, как знал Ластик, в эти враки не верил. Но когда Мстиславский завел разговор на скользкую тему, истинный ли царевич тот, к кому они едут – тут Василий Иванович крамольную тему решительно пресек. Сказал строго: