Теперь по его щекам текли не капли дождя, а слезы.
Он припомнил, как Джеффри говорил:
Старик, тебе нельзя плакать при ней.
«Никогда не смей этого делать!»
Разумеется, Джеффри был прав — старина Джеффри редко ошибается, — но временами, когда он, оставался один, сознание того, как близко от Мизери прошла коса Смерти, неожиданно охватывало его, и тогда было почти невозможно удержаться от слез. Он, ведь так ее любил; без нее он бы умер.
Без Мизери жизнь утратила бы для него всякий смысл и покинула бы его.
Родовые схватки были долгими и тяжелыми, но, по словам повитухи, не дольше и не тяжелее, чем у множества молодых женщин, у которых ей доводилось принимать роды. Только после полуночи, через час после того, как Джеффри ускакал за доктором в грозовую ночь, повитуха начала беспокоиться. Только когда началось кровотечение.
— Дорогой мой Джеффри! — произнес он, вслух и прошел в просторную и жарко, как всегда в Западной Англии, натопленную кухню.
— Что вы ска-азали, молодой господин? — спросила старая миссис Рэмедж, своенравная, но симпатичная экономка семьи Кармайклов, появляясь из буфетной. От ее надетого набекрень чепца, как всегда, пахло нюхательным табаком, пристрастие к которому она вот уже долгие годы убежденно называла тайным пороком.
— Нет, миссис Рэмедж, это я так, — сказал Йен,
— Но там с вашего плаща ка-апает, я сама слы-ышала, так вы там чуть не потонули, как я посмотрю!
— Ну да, почти что так, — отозвался Йен, а сам подумал:
Если бы Джеффри тогда привез доктора десятью минутами позже, она, наверное, умерла бы.
Он, всегда старался отогнать от себя эту мысль — слишком она мрачная и к тому же бесполезная, но эта мысль о жизни без Мизери обладала ужасной силой и время от времени пробиралась в его мозг.
Печальные размышления были прерваны здоровым криком младенца; его сын, проснулся и требовал обеда. Йен, услышал негромкий голос Энни Уилкс, умелой няньки Томаса, которая принялась успокаивать его и менять ему пеленки.
— Славно сегодня кричит ваш мальчик, — заметила миссис Рэмедж. На мгновение Йен, снова удивился, что стал отцом и у него есть сын, и тут жена окликнула его с порога:
— Здравствуй, дорогой.
Он, взглянул на нее, на свою Мизери, на свою любимую.
Она стояла в дверях; ее роскошные каштановые волосы, отливавшие на свету темно-рыжим, рассыпались по плечам.
Она все еще была болезненно худа, но на ее щеки, как заметил Йен, уже начал возвращаться румянец. В темных глубоких глазах отражался свет ламп, и они сверкали, как два бриллианта чистой воды на черном бархате витрины ювелира.