Выглядел он неважно, очень устал, и неудивительно — ведь этот человек утверждал, что ему пожимал руку Веллингтон, тот самый Железный Герцог, в те времена, когда он (Шайнбоун, а не Веллингтон) был ребенком.
Джеффри считал, что в рассказе о Веллингтоне есть преувеличения, но Шинни (так они с Йеном когда-то называли доктора) лечил его еще в детстве и уже тогда — даже тогда — казался ему очень старым.
Он, Джеффри, сумел сохранить мальчишеский взгляд на мир, когда всякий, кому больше двадцати пяти, воспринимается как пожилой, и полагал, что Шинни должно быть не меньше семидесяти пяти.
Он, стар… провел на ногах за тяжелой работой целые сутки… Не мог ли старый, смертельно усталый человек допустить ошибку?
Ужасную, невообразимую ошибку.
Именно эта мысль, а не какая-либо другая выгнала его из дома в холодную ветреную ночь, и он, мчался теперь в Литтл-Данторп при неверном свете луны, выглядывающей из-за туч.
Неужели он мог совершить такую ошибку? Какая-то часть его натуры, малодушная, трусливая часть, та, что скорее согласилась бы навсегда потерять Мизери, чем обдумывать последствия подобной ошибки, твердила, что это невозможно. Но когда пришел Шинни…
Джеффри сидел тогда рядом с Йеном, и Йен предавался бессвязным воспоминаниям о том, как они вместе вызволяли Мизери из дворцовой темницы сумасшедшего французского виконта Леру, как Мизери отвлекла тогда внимание одного из стороживших ее слуг виконта тем, что в нужный момент высунула из копны сена обольстительно обнаженную ногу и помахала ею. И сам Джеффри, охваченный глубокой печалью, вспоминал тот эпизод, а сейчас он ругал себя за то, что настолько отдался своей печали, что едва замечал (как, надо полагать, и Йен) присутствие Шинни.
А ведь Шинни, кажется, был чересчур рассеян, как будто его грызла какая-то забота. Только ли в усталости дело, или Шинни терзало что-то… какое-то подозрение?..
Нет, конечно же нет, нервно возразил он себе.
Повозка мчалась к Колторп-Хиллу.
Усадьба не была освещена, но — слава Богу! — в домике миссис Рэмедж горел свет.
— Давай, Мэри! — крикнул Джеффри и хлестнул пони кнутом. — Уже близко. Там передохнешь.
Нет, конечно, нет, это не то, о чем ты думаешь!
Но Шинни как будто весьма небрежно осматривал сломанные ребра и ключицу Джеффри, и Йену он едва сказал пару слов, хотя горе Йена было очевидно, и он слишком часто плакал без видимого повода.
Шинни почти не разговаривал с Йеном после единственного визита, которого, безусловно, требовали правила приличия, когда он тихо спросил:
— А она?
— Да, в гостиной, — проговорил Йен. — Моя бедняжка лежит в гостиной. Шинни, поцелуйте ее за меня и скажите, что скоро я вновь буду с ней!