Спокойно, спокойно, расслабься, уговаривал он себя, подавляя бешеный позыв рваться, корчиться, биться, рычать – только бы освободиться от пут. Всё равно не освободишься, лишь еще больше обдерешь кожу…
Он кое-как совладал с истерикой, попробовал спать и даже уснул, но, кажется, ненадолго. Во-первых, накануне выспался, а во-вторых, очень уж неестественной была поза.
Уходя, Вассер погасила свет, в комнате было темно. Глаза привыкли к мраку и различали контуры стола, кроватной спинки, но не более. Который теперь час, было непонятно. Изогнувшись, Дорин посмотрел на запястье – часы у него были хорошие, со светящимися стрелками, бывшая собственность Степана Карпенки. Пять минут десятого, секундная не движется. Стоят. Значит, после завода миновало более 36 часов. Пружину Егор подкручивал вчера утром, стало быть, уже как минимум вечер 17 мая…
Неудивительно, что, несмотря на все потрясения и переживания, ужасно подвело живот. Последний раз Дорин ел перед сеансом в кинотеатре «Метрополь», сутки с лишним назад. Откушенная горбушка не в счет.
Где-то там, на столе лежала булка. Приподняв голову, Егор даже разглядел на столе светлое пятнышко. Да что проку?
Ничего, сказал он себе. Человек может обходиться без пищи две недели. Если этой подлой Вассер нужен радист, будет кормить, никуда не денется.
Но вскоре муки голода отошли на второй план, вытесненные напастью похуже.
Дорину нужно было в уборную, и чем дальше, тем сильнее. Не в штаны же дуть – советский чекист никогда до такого не унизится. Лучше сдохнуть, чем доставить этой абверовской сучке такое удовольствие!
И сразу вспомнилась история про собаку, еще саратовская, когда в школе учился. У Егорова одноклассника была хорошая псина, овчарка по кличке Индус. Умная, дисциплинированная – не хуже, чем у пограничника Карацупы. Однажды Витька (так звали одноклассника) и его родители отравились грибами и всей семьей загремели в больницу. Индус остался дома один. Потерпел сутки, потерпел вторые, а на третьи сдох – мочевой пузырь лопнул.
Вот и лейтенант Дорин, похоже, был на том же пути.
Пришлось снова мобилизовать волю. Егор укусил себя за язык. Больно, до соленого вкуса во рту. И помогло.
Потом начал считать. Дойдет до тысячи, и переворачивается на правый бок. Еще раз до тысячи – и на левый. Третий раз – и на спину. Потом снова. И снова. И снова.
От беспрерывного счета накатило оцепенение. Сон не сон, дурман не дурман, только в темноте что-то заколыхалось, и из мрака полезла всякая чертовщина: то померещится, будто на столе сидит человек и тонко, протяжно воет; то заскрипит дверь, и в проеме зажгутся два зеленых глаза.