Егор вскидывался, по лицу стекал липкий, противный пот.
Бес его знает, сколько всё это продолжалось, но долго. Очень долго.
Когда дверь лязгнула и стала открываться, Егор посмотрел на нее вяло – думал, опять какая-нибудь небывальщина мерещится. Не слишком заинтересовал его и силуэт, прорисовавшийся в проеме. Но свежий воздух, которым повеяло в комнату, присниться никак не мог. Дорин жадно втянул его ноздрями, только теперь ощутив, как сильно страдал от духоты.
Щелкнул выключатель, и лейтенант ослеп от яркого электрического света.
По полу простучали каблучки, остановились возле кровати.
Это была она. В кокетливой шляпке, в светлом прорезиненном плаще, забрызганном дождем. Лицо надменное, властное.
Судя по тому, что дверной проем за ее спиной не чернел, а серел, сейчас был день.
– В уборную, – прохрипел Егор, у которого от крика совершенно сел голос.
Она молча залепила ему рот пластырем.
Зачем, почему? Демонстрирует, что все равно не поверит ни единому слову?
А Дорин заготовил целую речь: про свою верность великой Германии, про готовность ответить на любые вопросы, выдержать какую угодно проверку.
Зря старался. Слушать его она не собиралась. Для нее Карпенко – недочеловек, Untermensch.
По-прежнему не произнося ни слова, Вассер поколдовала над ремнем, державшим левое запястье Дорина, просунула иголку в другую дырочку. Теперь рука могла отодвинуться от решетки сантиметров на двадцать. То же самое шпионка сделала с левой рукой. Потом пристегнула одно запястье к другому, и лишь после этого отсоединила оба ремня от спинки.
Егор, застонав, сел на кровати. У него отчаянно ныли плечи, локти, кисти, и всё же держать руки перед собой, согнутыми было настоящим наслаждением.
Пока он сгибал и разгибал суставы, Вассер сцепила ему ноги, отстегнув их от противоположной решетки.
Сначала Дорин сел на кровати, потом встал. Покосился на женщину, подумав, что можно было бы неплохо врезать ей даже и сцепленными кулаками. Но Вассер бдительности не теряла – всё время держалась сзади и чуть сбоку.
Она подтолкнула его в спину. Егор понял – к дырке в полу.
Идти он мог только крошечными шажками. Расстегнул ширинку, промычал: мы-мы-мы-мы-мы-мы, что означало «отвернулась бы хоть».
Вассер поняла, но глаз отводить не стала, только скривила губы.
Мучительно покраснев от унижения, Егор промычал как можно отчетливей: му-ма («сука»).
– Давай-давай, – сказала она. – Для меня существует только один мужчина. А ты для меня – мышь.
Какой такой мужчина? Наверно, ихний Фюрер, подумал Егор.
– Руки мыть. – Она толкнула его к умывальнику, когда он закончил.