– Граф! – послышался из-за занавески голос Бориса. – Думаю, вам понадобится мешок с одеждой.
– Ты прав, Борис, – высунул голую руку в щель между простынями Адам. – Тебе бы следовало тоже снять одежду.
– Это я и делаю, – откликнулся мужик. – Как себя чувствует Софья Алексеевна?
– Замечательно, Борис, – подала голос Софи.
– Вы этого не заслуживаете, – осуждающе заметил тот. – После такого безумия!
– Я не могла допустить, чтобы Хан замерз! – в волнении вскочила она, взмахнув руками.
Адам, который в это время копался в запасных вещах, поднял голову и чуть не задохнулся, впервые по-настоящему увидев ее во всей красе – стройная фигура, высокая грудь, плавный изгиб бедер, точеные ножки. Она была довольно хрупкой, но развитая мускулатура, на которую он обратил внимание еще при первом знакомстве, за время заточения в Петербурге спала едва заметно.
– Адам? О чем ты думаешь? – Она подавила усмешку, не отводя взгляда от совершенно бесстыдным образом проявившегося плотского выражения его мыслей.
– Ради Бога, накинь хоть это! – протянул он атласный ночной халат, отделанный кружевами, – Нелепее положения невозможно представить! – Он начал быстро одеваться сам, думая о избе, полной людей.
– А это самое несуразное одеяние, – заметила она, поднимая полы халата и туго затягивая пояс, чтобы они не касались земляного пола. – Атлас и кружева в таком хлеву!
– Если предпочитаешь ходить голой – дело твое, – парировал Адам, облачаясь в сухие брюки, рубашку и куртку. – Борис, с лошадьми все в порядке? – поинтересовался он, выходя из-за занавески. Он снова заговорил по-русски, тон его теперь был сух и деловит, как и подобает полковнику Преображенского полка гвардии ее императорского величества.
Софи не могла не обратить на это внимания и рассмеялась про себя, раскладывая сырую одежду у печки, где та к утру без труда должна была высохнуть. Простыни сняли с крюков, и комната приобрела прежний вид. Вокруг стола и по лавкам сидела вся семья станционного смотрителя. Борис, который не чувствовал особой необходимости уединяться для переодевания, завершил свое занятие прямо у печи под равнодушным взглядом старой бабки, которая следила за чугунком с закипавшими щами.
Вскоре на простом некрашеном столе появились дымящиеся миски с супом, толстые ломти грубого черного хлеба, солёные огурцы и головки лука. Большой кувшин с квасом путешествовал вдоль стола и наполнялся по мере опустошения из бочки, стоявшей в углу комнаты. Софи, которая разделяла нелюбовь Адама к слабым напиткам, предпочла еще один глоток водки, но в следующее мгновение усталость обрушилась на нее, как коршун на зазевавшегося цыпленка. Пару минут она еще посидела за столом, чувствуя, как по всему телу разливается приятная теплая тяжесть, потом глаза сами собой закрылись и она привалилась к плечу Адама. Людские голоса, рычание собак, грызущих кости, возня детишек, писк цыплят – все исчезло. Когда Адам перенес ее на отведенное им для сна место у печи, она свернулась клубочком на жесткой деревянной скамье, словно на мягчайшей пуховой перине. Он накрыл ее одной из меховых полостей, принесенных из саней, мысленно пожалев, что обрек себя и ее на воздержание этим утром. Пожалуй, в дальнейшем гораздо разумнее будет не пренебрегать любой подвернувшейся возможностью.