Я вновь подождал, пока всё не успокоится, и тихо вышел. На втором этаже было пусто, а в кухне, как всегда, заседали миссис Джонсон, мисс Агнес, Фанни, мистер Вениамин и мистер Браун. Обсуждалась пропажа часов, и мои обычные недоброжелатели вовсю работали языками, а мистер Браун высказывался осторожно, но тоже подозревал меня. Садовник почти не говорил, а когда открывал рот, то из его слов нельзя было понять, обвиняет он меня или оправдывает. Вроде, напрямую он не говорил, что именно я стащил часы, но по всему выходило, что кроме меня этого сделать никто не мог. Даже Фанни оказалась способна представить в моё оправдание лишь своё робкое впечатление, что я хороший, неиспорченный мальчик. Я не стал слушать и вернулся к парадной двери. Важно было выйти, не привлекая внимания собаки, иначе она поднимет тревогу и мистер Эдвард вновь приведёт меня обратно. Ой, как же не лежало у меня сердце к моему предприятию! Да и Рваный подвывал на заднем дворе, словно чуял недоброе. Однако делать было нечего, и я стал перелезать через решётку. Пёс залаял. Я огляделся, не обнаружил ничего опасного и спрыгнул вниз. Было странно видеть как бы извне дом, где я прожил несколько бурных дней, откуда ушёл и куда меня привели вновь почти что силой. Я стоял на тёмной ночной улице, а особняк сверкал светящимися окнами и, если бы я не знал, что и за этим роскошным фасадом люди живут обычной, не слишком-то счастливой жизнью, я бы позавидовал внешнему благополучию. У нас было проще. В убогих жилищах, среди воров, пьяниц, бродяг и мошенников никто и не надеется найти счастье и покой.
Я поглядел-поглядел на богатый дом, и он начал делаться для меня всё более чужим, будто мне лишь приснились эти дни и моя жизнь здесь и, если я приду туда, все очень удивятся и спросят, кто этот оборванец и что ему нужно. Впрочем, оглядев себя, я решил, что оборванцем меня не назовёшь. На мне не было подарка мистера Чарльза (он висел в моей комнате в шкафу, хорошо отглаженный и совершенно новый, словно и не промокал, но мне сам его вид был неприятен, как воспоминание о предательстве его дарителя), однако я был прекрасно одет и в своём костюме произвёл бы сенсацию среди моих приятелей.
Рваный залаял громче, и в его лае стала прорываться злоба. Я вздрогнул и очнулся. Пора было идти своей дорогой, а мне почему-то было трудно сделать даже шаг от дома. Тоска такой нестерпимой силы сжимала мою грудь, что мне было трудно дышать. Вспомнился странный мистер Эдвард, девочка-кукла с детскими манерами и тайными недетскими заботами, в ушах прозвучал её голос, сперва упрашивающий меня не уходить, потому что её страшно, а затем в запальчивости оскорблявшей меня и требовавшей немедленно покинуть дом. И девочка эта была так похожа на куклу из моего сна. Я содрогнулся, вспомнив, как чья-то нога втаптывает в красную лужу белое платье, а большие фарфоровые глаза наивно глядят вверх. Мне стало жутко и очень одиноко, и я как-то сразу позабыл, что назван Робертом в честь Робин Гуда и что сей прославленный герой не поддался бы таким нелепым придуманным страхам. В довершение всего я услышал шорох и, не разбирая, кто произвёл этот звук, одним махом перелетел обратно через ограду и, пригнувшись, побежал к дому.