Я посмотрел на окно, через которое влез грабитель. Действительно, до него ничего не стоило долезть. Может, попытаться ночью проследовать уже испытанным путём? Вряд ли мне удастся открыть окно, но попытаться следует.
— Ты меня не слушаешь, дитя моё? — спросил священник.
— Слушаю. Вы очень интересно говорите.
Отец Уинкл поджал губы.
— Куда ты смотрел, Робин? — после непродолжительного молчания спросил он.
Я понял, что попался.
— На дом. Интересно, когда запирают дверь на ночь?
— Почему ты об этом спрашиваешь? — насторожился священник.
— Из-за грабителя, которого я спугнул. Он ведь мог меня узнать и выследить.
— Ты боишься, мальчик?
Его голос потеплел, и я понял, что сумел его обмануть.
— Я привык быть осторожен, — объяснил я и пошёл ещё дальше. — По-моему, там, у входа, легко влезть на второй этаж. И с одной стороны и с другой.
Отец Уинкл неохотно проследил за моим жестом и заверил меня со всей доступной убедительностью:
— Не бойся, Робин, на ночь и двери и окна тщательно запираются.
Хотелось бы мне знать, о чём сейчас думал этот человек. Во мне он по-прежнему вызывал смутную тревогу, да и отцу он не нравился. На леди Кэтрин он имел какое-то влияние, но на то она и леди Кэтрин, державшая в горничных Рыжую, чтобы быть под чужим влиянием. Отец Уинкл явно не желал говорить об окне и подступах к нему, боясь, наверное, проговориться об убийстве. Что ж, его можно понять, ведь он был очевидцем и вряд ли хочет даже в мыслях ещё раз пережить эту трагедию.
Этим мне и пришлось удовлетвориться.
— Пойдём, дитя моё, — позвал священник. — Мы достаточно погуляли, и давно пора приступить к нашим занятиям.
У меня сразу пропал интерес к запретной теме, потому что мне предстояло узнать, способен я к учению или слишком туп.
Отец Уинкл выбрал для занятий комнату с большим столом, на котором удобно было разложить заранее принесённые бумагу, карандаши и книги. Я изо всех сил старался запомнить буквы, которые он мне показывал, вглядывался в картинки, будто они могли мне помочь, придумывал, что напоминают мне очертания букв, и в конце концов потерял и всякую способность соображать и уважение к себе. Я был идиотом, и моего нового отца неприятно поразит этот факт.
— Я вижу, что ты устал, Робин, — заметил отец Уинкл, закрывая книгу. — На сегодня достаточно. Я доволен твоими успехами.
Приятен он был мне или неприятен, я уже не мог понять. Одно было ясно, что он оказался чрезвычайно снисходительным человеком. Из классной я вышел, пошатываясь под бременем распухшей и отяжелевшей головы, и направился прямиком в свою комнату, где зеркало бесстрастно доказало, что моя голова не увеличилась, зато глаза осоловели. Я лёг и пролежал в полузабытьи до самого обеда. Никогда ещё я так не уставал.