— Куда Вы завлекаете меня, мисс Эверсли? — Его голос журчал, мягко струясь по ее коже. Он снова целовал ее, и ее рука вся дрожала от волнения.
— Это уже за углом, — прошептала она. Поскольку ее голос, казалось, оставил ее. Она почти не дышала.
Он выпрямился, но не выпускал ее руку.
— Увлекайте, мисс Эверсли.
Она шла, мягко ведя его за собой, к месту назначения. Для всех остальных это была всего лишь гостиная, украшенная в сливочных и золотых оттенках с редким вкраплением очень бледно–зеленого. Но график, которого придерживалась вдова, давал возможность Грейс приходить сюда утром, когда восточное солнце все еще низко висело над горизонтом.
Рано утром воздух мерцал, словно золото на свету, и когда он лился через окна этой широкой, не имеющей названия гостиной, мир начинал искриться. Поздним утром это была бы всего лишь дорого украшенная комната, но теперь, в то время как где–то за окнами в небе все еще чуть слышно щебетали жаворонки, она была волшебной.
Если он не видит этого…
Нет, она не знала, что будет означать, если он этого не увидит. Но она бы разочаровалась. Это было мелочью, совершенной бессмыслицей, но ей, и все же…
Она хотела, чтобы он увидел. Простое волшебство утреннего света. Красота и изящество, какие только она могла вообразить — все в одной комнате Белгрейва, они принадлежали ей.
— Здесь, — сказала она, слегка затаив дыхание от ожидания. Дверь была открыта, и как только они приблизились, она увидела свет, наклонно лившийся из окна и мягко приземляющийся на гладкую поверхность пола. Он имел золотистый оттенок, и она могла видеть в нем каждую пылинку, тихо парящую в воздухе.
— Личная капелла? — поддразнил он. — Фантастический зверинец?
— Ничего столь обычного, — ответила она. — Закройте глаза. Вы должны увидеть все это сразу.
Он взял ее руки и, стоя перед нею, накрыл ими свои глаза. Она оказалась мучительно близко от него, ее руки вытянуты, корсаж ее платья практически касался его превосходно сшитого пиджака. Было так легко податься вперед, вдохнуть его запах. Она могла позволить своим рукам закрыть и свои собственные глаза, наклонив к нему свое лицо. Он поцеловал бы ее, и она потеряла бы свое дыхание, свою волю, свое желание быть, в тот момент, только самой собой.
Она хотела раствориться в нем. Она хотела быть частью его. А самым удивительным было то, что в то же самое время она хотела быть вместе с этим золотым светом, слегка колеблющимся внизу возле них, и это казалось самой естественной вещью в мире.
Но его глаза были закрыты, и для него один маленький кусочек волшебства отсутствовал. Должно быть так и было, ибо если бы он чувствовал все то, что струилось вокруг нее — через нее — он бы никогда не произнес совершенно очаровательно: