Первой реакцией была тишина, все ждали, кто же начнет первым. Тогда Одли пожал плечами и, кивнув головой на вдову, сказал:
— Она меня похитила.
Томас медленно повернулся к бабушке.
— Вы его похитили, — повторил он эхом, не потому что в это было трудно поверить, а скорее наоборот.
— Конечно, — сказала она резко. — И я сделала бы это снова.
Томас обратился к Грейс.
— Это правда, — подтвердила она и затем, черт знает что, она повернулась к Одли и произнесла: — Я сожалею.
— Принято, конечно, — ответил он с таким очарованием и изяществом, что хоть сейчас в бальный зал.
Отвращение Томаса, должно быть, отразилось на его лице, поскольку, посмотрев на него, Грейс добавила:
— Она похитила его!
В ответ Томас всего лишь закатил глаза. Он не желал это обсуждать.
— И заставила меня принять участие, — прошептала Грейс.
— Я узнала его вчера вечером, — объявила вдова.
— В темноте? — с сомнением спросил Томас.
— Несмотря на его маску, — ответила она с гордостью. — Он — точная копия своего отца. Его голос, его смех, каждая его черточка.
Наконец, все обретало смысл. Портрет, ее поведение прошлой ночью. Томас вздохнул и закрыл глаза, пытаясь отнестись к ней снисходительно.
— Бабушка, — начал он, что должно было означать протянутую оливковую ветвь примирения, поскольку обычно он называл ее «вы», — я понимаю, что вы все еще оплакиваете своего сына…
— Вашего дядю, — прервала она его.
— Моего дядю, — исправился он, хотя ему было трудно о нем так думать, ведь они никогда не встречались. — Но прошло тридцать лет со дня его смерти.
— Двадцать девять, — резко поправила она.
Томас посмотрел на Грейс, хотя и не знал зачем. За поддержкой? Симпатией? Ее губы сложились в сочувствующую линию, но она промолчала.
Он вернулся к своей бабушке.
— Прошло так много времени, — сказал он. — Воспоминания стираются.
— Не мои, — сказала она надменно, — и конечно же не те, которые касаются Джона. Вашего отца я была бы более чем рада выбросить из головы полностью…
— В этом мы сходимся, — резко прервал ее Томас, потому что еще большим фарсом, чем то, что происходило сейчас, могло бы стать присутствие при этом его отца, если такое возможно себе представить.
— Сесил! — проревел он снова, изгибая свои пальцы в борьбе с желанием задушить кого–нибудь. Где, черт возьми, портрет? Лакей был послан давным–давно. Что может быть проще. Ясно, что у его бабушки не было времени повесить проклятую картину на стену ее спальни.
— Ваша милость! — прозвучало из холла. И вот второй раз за день в дверях гостиной появилась картина, при этом она качнулась вперед, пока два лакея пытались удержать ее в вертикальном положении, огибая угол дверного проема.