И тут заговорила Грейс, как она делала всегда, когда считала, что обязана защитить вдову:
— Она ваша бабушка.
— Ах да, родная кровь, — вздохнул Томас. Он чувствовал, что начинает язвить. Хотя ни на йоту не был пьян. — Мне говорили, что она гуще, чем вода. Жаль. — Он посмотрел на Одли. — Вы скоро поймете.
Одли только пожал плечами. Или, может быть, он этого не делал. Возможно, Томасу просто показалось. Он должен был отсюда уйти, подальше от этих трех человек, подальше от всего, что звалось Уиндхем, Кэвендиш, Белгрейв или любым другим из пятнадцати титулов, прилагаемых к его имени.
Он повернулся, в упор посмотрев на свою бабушку.
— Моя работа здесь выполнена. Я вернул блудного сына к вашей любящей груди, и в мире все стало хорошо. Не в моем мире, — он не смог не добавить, — но в чьем–то мире обязательно.
— Не в моем, — сказал Одли, медленно и лениво улыбнувшись. — На тот случай, если вам это интересно.
Томас быстро на него взглянул.
— Мне не интересно.
Одли любезно улыбнулся, а Грейс, благослови ее Бог, казалось, была готова снова встать между ними, если они опять нападут друг на друга.
Он наклонил к ней, выражая что–то вроде одобрения, затем одним ужасающе большим глотком осушил свой напиток.
— Я уезжаю.
— Куда? — потребовала вдова.
Томас задержался в дверях.
— Я еще не решил.
Действительно, какое это имеет значение. Подойдет любое место. Только бы не оставаться здесь.
Это не Уиндхэм там? – Амелия моргнула и прикрыла рукой глаза от солнца (казалось, что ее перегруженная украшениями шляпка, убьет ее уже этим утром), всматриваясь в улицу. – Это ведь он, правда?
Ее младшая сестра Милли, сопровождавшая ее в поездке в Страмфорд, наклонилась к ней, чтобы было лучше видно:
— Это точно Уиндхэм. Маму это не порадует.
Амелия нервно посмотрела через плечо. Ее мать, которая сейчас находилась неподалеку, в магазине, все утро ужасно напоминала дятла. Тук, тук, тук, Амелия, делай то, тук, тук, тук, не делай это. Надень шляпку, у тебя появляются веснушки, нужно сидеть изящнее, герцог никогда не захочет жениться не тебе.
Тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук.
Амелия никак не могла понять, каким образом ее осанка за завтраком в ее собственной комнате связана с тем, что герцог не сможет назначить дату свадьбы. И еще она никогда не понимала, каким образом матушка точно знала, кто именно из пяти ее дочерей стащил немного марципана, или случайно впустил собак, или (Амелия вздрогнула – это было на ее совести) перевернул ночной горшок на ее любимый халат.
Поморгав, чтобы сфокусировать зрение, Амелия снова посмотрела через улицу на человека, на которого обратила внимание сестры.