Вбирала в себя звуки ночного леса… растворялась в нем… сливалась с кронами и корнями… уходила к Сарту, к пепелищам…
Она ощущала замок, как меч чувствует ножны…
А потом, так и не выпустив волчьей шубы, стекла в траву.
От дубов и сосен ложились на землю четкие утренние тени, а воздух между стволами казался напоенным сиянием. Сквозь откинутый полог шатра, опираясь на высокое изголовье, Керин смотрела на лес. Глубоко дышала, избавляясь от темного сна.
Стан просыпался. Раздували вчерашние угли в золе, громыхали котлами кашевары; кмети, позевывая, тянулись умываться к ручью. Сменились караульные. Кого-то громко бранил взъерошенный со сна Велем. Керин быстро опустила ресницы, услышав голосок Леськи:
— Тихо! Орешь, как пьяный кочет на заборе.
Велем окрысился, но бас приглушил. В губы Керин ткнулся мокрый край берестяной кружки. Питье было холодным и резким на вкус.
— Она скоро придет в себя? — Велем изо всех сил старался сдерживать голосище, но получалось плохо.
— Ты что! — шикнула Леська. — Нельзя. Ну, когда человек такой, это значит, его душа бродит где-то. Как цветок на серебряной нитке, — добавила она задумчиво. — А если дернуть слишком резко, нитку можно запутать или порвать. И вообще, — накинулась она на парня. — Я разве знаю? Думаешь, лечить овечек или там коней и людей — одно и то же?
— Ну-у… ты нас честишь то телками безрогими, то жеребцами перестоялыми — так велика ли разница?
— Тревожусь я. В Ясене такого не было. А тут уж в третий раз. Ну, как… этот… Незримый… пегушку съесть пробовал.
— Во второй, — поправил Велем. — Так-то она только мерзла.
— А после Казанного святилища? Наири говорила.
— Тю, рыжая. Надо душе уходить — значит, надо. Золотоглазая…
Чашка полетела, расплескивая зелье, Леська вскочила и зашипела.
— П-шла, п-шла, лиса драная! — раздался совсем близко чужой голосище: громкий, но невнятный, будто говоривший давился кашей. — Хочу — и иду-ик!
Было похоже, что рыжая вцепилась в татя когтями. Мужик орал, Леська визжала, но в то же время шум удалялся. Либо вмешалась охрана, но скорей здоровила Велем уносил за шкирки обоих. Ох, не повезло кому-то.
— Что такое?! — Керин узнала голос Гротана.
— Шершень! Девке ска… — судя по звуку, Велем припечатал крамольника о землю. И громко завернул сбегавшихся.
— Ты, мил человек, как зовешься и чьего десятка? — Шершень шумно поднял и отряхнул Леськину жертву. Тот что-то забубнил в ответ. Прорвалось: "Я мужчина!"
Керин хмыкнула, вытерла мокрую шею.
Снова заглянула в палатку Леська, решила, что Керин дремлет, и на цыпочках ушла.
— …А я ее саму хочу спросить. Раз она такая избавительница. Жниво самое ни на есть, перестоит жито. Мелдена мы в замок загнали — и ладно. Пусть сидит, а нам домой пора.