— И сам ли ты, Жаха, до такого домыслился? — нежно спросил Шершень. — Али подсказал кто?
— Мы с парнями думали. Сами!
— Тихо, — видно, Шершень надавил ему на плечо: каши в сварливом голосе стало побольше, а звука поменьше. — А с какими парнями?
— Ну, Гмыря из Студенца, Хуго… — как горох, посыпались имена и названия весочек. — Все хозяева справные, не голь.
— И дома ваши целы?
— Кабы целы, я бы в бучу не полез, — неохотно признался Жаха. — Но от хозяйства осталось. Да я, углежог, под Ясень пойду, заработаю.
Керин, наконец, вспомнила его самого: вороной мрачный дылда с намертво въевшейся в кожу угольной пылью, всклокоченной волосней и бородой под глазищи.
— Я этот Сарт видел. На него переть — это ж чистая смерть.
Керин не выдержала. Выглянула в щелку в пологе. Говорящие были, как на ладони.
— Садись, Жаха, — вкрадчиво произнес Шершень, — в ногах правды нет.
Мужик перестал топтаться и недоверчиво присел, но руки его никак не хотели пребывать в неподвижности: они то скребли нечесаное гнездо на голове, то лезли в черную, такую же растрепанную бороду.
— Выпьешь? — Шершень протянул угольщику кружку. Тот понюхал, нерешительно глотнул. Дернул ноздрями.
— А скажи мне, Жаха, были ли у тебя куры?
— Ну…
— Так были? — непонятно к чему вел Шершень.
— Были, женка держала, — сквозь зубы выдавил мужик. — Пять несушек и певун.
— А хорошие ли?
— Какое! — угольщик махнул рукой. — А певун как уклюнет — хочь домой не приходи. Хорь его съел.
— Съел, говоришь? — Гротан распрямил и потер ногу. — И что?
Угольщик оживился, даже руками замахал:
— Так я того хоря словил! Неделю ловил. И об стенку — жах!
— Хори… они живучие, — посетовал Шершень.
— От меня не уйдешь.
Гротан резко наклонился вперед:
— Так чего ж хоря отпускаешь?! Он в своем Сарте раны залижет — и опять твоих несушек драть. И если б только несушек.
Жаха немилосердно вцепился в волосы, губы его беззвучно шевелились, но оправдание подобралось не сразу. Да еще отвлекали скрип тетив да перестук деревянных мечей за деревьями. И заинтересованные лица немногих слушателей: они-то молчали, но ухмылки на рожах — не глядел бы.
— Так то… — Шершень поощряюще улыбался, и угольщик выдавил: — Так то хорь, а то… похуже. Мы в нору за хорем, а там… похуже… это… Душу загублю.
— Во, дурак — человек, — не вынеся, вмешался Велем. — С него шкуру драли — он терпит. Богов его в болото спускали — терпит. Дом спалили, жену снасильничали…
Угольщик набычился, глаза сверкнули злобой.
— Ты головой не мотай, — лениво потянулся Гротан. — Парень дело говорит. Допрежь, чем кулаками махать, примерься: в кого. Да и трус ты.