Бранд с трудом нагнал дознавателя и бежал с ним рядом. Ун Рабике опомнился и оглянулся:
— Извини. Я придурок. Я должен был догадаться. Когда этот толстый мэтр Юрген сказал мне про Соньку. Я же их, как облупленных знаю. Жара, что ли?
— Объясни.
И, заглядывая в зеленовато-серые льдинки Брандовых глаз, Яан на ходу начал каяться в собственной глупости.
Сонька объявилась среди портовых шлюх года три назад. Возможно, звали ее иначе, но это имя нравилось клиентам, и по-другому девку никто не звал. А еще большинству клиентов — матросам из северных и западных земель, да и местным — по больше вкусу были рыженькие и белокурые: кому от тоски по дому, кому — для разнообразия. Вот Сонька и надевала для таких паричок из конского хвоста, крашеный хной. А от природы была темнокожая и чернявая, как ночь. Костлявая — каждое ребрышко можно пересчитать. И, когда ун Рабике клеймил ее, что не имеет дурных болезней, выворачиваясь, кричала, что он не имеет права, что она отслужит положенное Башторет, а потом явится возлюбленный-капитан и увезет ее на своем корабле.
— Кстати, а кто такая эта Башторет?
— Древняя богиня-кошка, покровительница плотской любви, — задумчиво пояснил Бранд. — Все сходится.
— Наглая девка! — бормотал Яан, сворачивая в знакомый переулок. — Никогда бы на нее не подумал. Хотел бы я узнать, как она с ними расправлялась. В самой же весу — что в воробье.
— Узнаем. Это здесь? Не сбежала?
— Ха! Да небось кипятком от счастья мочится, что меня обставила.
Храмовник поморщился.
Весу в девке, и вправду было, как в воробье, зато имелись десяток когтей, зубы, коленки, локти и голова. И весь этот арсенал непременно пошел бы в дело, но Яан мягко отступил, оставив ногу, девка споткнулась об нее и с размаху приложилась о землю грудью и подбородком. По заплеванному полу градом раскатились нежно-розовые жемчужины.
Коленом придавив Соньку между лопатками, Яан скрутил ей запястья и лодыжки, а затем рывком усадил. Она жалко ругалась и сплевывала кровь.
— Она наша, Бранд.
Храмовник, не отвечая, порылся в углях жаровни. Поочередно обошел пустые углы, брезгливо раздвинул платья, развешанные на колышках, вбитых в известковую стену. Сунул нос в помятый котелок и ведро с несвежей водой, обнюхал темную бутыль "драконьей погибели" — самого гнусного пойла в Каннуоке. Потом взялся тщательно простукивать пол, стены и потолок — настолько низкий, что пригибаться приходилось даже Яану. Заняло это немного времени.
Ун Рабике мягко отер с подбородка шлюхи кровь.
— Говорить можешь? Откуда они у тебя?
Эта девка, прожженная, познавшая огонь и воду тварь, неожиданно заплакала.