Внутренний голос ехидненько обозвал меня кретинкой, а здравый смысл — будь он неладен — отправил ловить такси.
Представьте, что вы в пределах Садового кольца, а вас на пару слов приглашают приехать в Одинцово. Или вы стоите напротив уютного кафе на Дерибасовской, а вас приторно заманивают в город-порт Южный.
Таксист был очарователен. Вернее — очаровательна. Чёрная женщина лет сорока, может, тридцати. Сложно определить, поскольку плоти в ней было килограммов сто двадцать. Не меньше. Она была необычайно вертлява, абсолютно не знала Бостон, не говоря уже о предместьях, и ещё… она говорила исключительно на испанском, из всего многообразия которого мне известно только слово «corazon».
Сегодня был явно не мой день.
Кое-как объясняясь на языке жестов и останавливаясь чуть ли не у каждого прохожего, мы наконец добрались по указанному адресу. Сумма вышла круглее, чем я собиралась прокутить в ресторане. Что-то невнятно-казённое скребло по этому поводу в душе. Люди, всегда верьте своей интуиции!
У слегка обшарпанного, но вполне приличного домика стояла madame, подобную которой я лицезрела последний раз во дворе дома на Проспекте мира угол Чкалова лет семнадцать назад в Одессе. У неё был типичный подозрительно-прищуренный взгляд и щегольские кадетские усики. «Мама, жарьте рыбу! — Так ведь нет… — Мама, жарьте! Рыба будет!»
Испаноговорящая афроамериканка, получив причитающееся плюс чаевые, выскочила из машины и игриво продефилировала к моей дверце, намереваясь галантно её открыть. Зрелище было достойно кисти Рубенса, если учесть, что на ней был короткий топик и джинсы-стрейч. Но не успела она обогнуть машину, как вдруг из палисадника раздался истошный вой, вызвавший ассоциации с Шерлоком Холмсом, и оттуда вылетела великолепная немецкая овчарка. Сто двадцать килограммов оказались неплохо натренированы, надо отдать должное быстроте реакции — мой водитель молнией влетела в заднюю дверь. Пёс уже заходился в захлёбывающемся хрипе, мечась под окнами такси, когда, наконец, к нам выкатился невысокий, плотный запыхавшийся человечек, орущий: «Байкал! Байкал! Ко мне!» Усики были минимум капитанские, но, очевидно, фамильные. Не проронившая ни звука madame в возрасте явно была его мамой.
Русские вопли смешались с испанскими. Собака была утихомирена. Шофериня, выйдя из машины, демонстративно записала название улицы и номер дома, шумно и весело ругаясь. Марк (это был именно он), брызгая слюной, что-то вопил в ответ. Я, выйдя из машины, тихонько прикурила в сторонке, ожидая окончания концерта. Но тут ожили кадетские усики. Они задрожали, разъехались, и из-под них завизжало: «Курить в радиусе пятидесяти метров от нашего дома запрещено! Мы подадим на вас в суд!». «Мама, это ко мне по делу», — неожиданно спокойно сказал Марик.