– Понятно.
– Разумеется, он устойчив к мягким антисептикам, находящимся в слюне и слезах, желудочные кислоты на него тоже не действуют. Хитрость в том, что он внедряется таким образом, что никому из нас заражаться не приходится. – Он радостно засмеялся, обнажая воспаленные десны. – Как только вирус проникнет через наружный защитный покров, его следующей целью станут мембраны, окружающие внутренние органы, прежде всего – сердце и желудок. А уж потом… – Он провел ладонью по шее и скорчил гримасу.
– Ясно.
– Конец наступает через считаные дни, или же клиент долгие годы страдает от приступов сильнейшей боли… Но самое поразительное в этой болезни – ее бесконечно разнообразные проявления. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Потрясающее достижение, даже я это признаю.
– Что-то Смерть задерживается, – сказал я.
Еще какое-то время я поизучал узоры на ковре и, к своему облегчению, услышал, что Мор отправляется переодеваться, обещая вернуться очень «скоренько». Я был рад увидеть его спину. Ждал я с четверть часа, разминал единственный большой палец и пытался вспомнить что-нибудь о своем прошлом.
* * *
Родился я в городке, расположенном в нескольких милях к югу отсюда. Не помню, как он называется. Географические названия не имеют значения для трупов, мы хороним их глубоко в памяти, лишь только в жилах перестает течь кровь. Но я отчетливо помню больницу, в которой родился, старую церковь в центре города, разрушенный монастырь возле парка. Я даже помню, как в жаркий летний день мы катались по реке на лодке – вижу искрящуюся рябь воды, слышу всплески весел, ловлю запах скошенной на ближнем лугу травы. И я вижу отца – он широко улыбается, уверенно налегая на весла.
Отец работал следователем в полиции, но почти об этом не рассказывал. Спокойный добрый человек, любивший собирать и разбирать часы. Помню, как дожидался отца с работы, сидя в его кабинете, трогал синюю бархатную ткань, в которой хранились инструменты и запасные детали, водил пальцем по зубцам крошечных шестеренок и сжимал пружинки.
Я старался проводить с ним как можно больше времени, если, конечно, не читал или не сидел с мамой у телевизора. Мне нравилось наблюдать, как он берет серебряным пинцетом хрупкие колесики и зубчики и осторожно ставит их на свои места. Я любил слушать его объяснения: что к чему присоединяется, как детали складываются в законченный механизм. Когда он замечал, что я к чему-то прикасаюсь, то – очень редко – сердился и выставлял меня из кабинета. Но гнев его скоро проходил, и я снова стоял возле стола и задавал простые вопросы.