Тот год был совсем не хорош для любви. И не только для любви — почти для всего. За исключением встреч с кайманами, которым я рассказывал об эпизодах моей истории. Теперь на эти еженедельные встречи по средам приходили только мы с Грогом, чтобы за разговором внести хоть какую-то вразумительность в окружающий нас мир. Моя работа на факультете стала своеобразным рефреном для наших посиделок, источником скрытых символов, с помощью которых Грог пытался предугадать мою дальнейшую судьбу.
— Кафедра, — обычно говорил мне Грог за бутылкой пива, — это только преддверие твоей настоящей жизни.
В понедельник, когда я пришел на работу, входная дверь была не заперта. В первой комнате никого не было, но дверь в Берлогу тоже была открыта. Я ни капельки не сомневался, что застану там профессора Гранадос, ломающую замок Склепа. Я ворвался туда, как вихрь. Профессор Конде подскочил на своем стуле.
— Как вы меня напугали, молодой человек. Я не слышал, как вы вошли.
Он дремал, положив голову на широкий стол, за которым обычно сидели студенты, допущенные в Берлогу.
— Нам нужно поговорить о работе. Но сперва я бы выпил чашечку кофе.
Я взял две чашки, единственные, которые были у нас на кафедре, и пошел на кухню. Там я встретился с секретарем кафедры прикладной философии, которая готовила себе цветочный чай. Я заметил, что ее голова и плечи были присыпаны белой пылью — раскрошенной штукатуркой.
— Сверху упало, прямо мне на голову, — объяснила она. — Черт бы побрал эту влажность. Мне рассказывали об австралийской системе укрепления стен с помощью жидкого каучука, но в университете нет средств.
Я рассказал ей об обвалившемся потолке у нас на кафедре. Ей не понравилось, что мои неприятности оказались серьезнее ее проблем, и она предпочла пропустить мой рассказ мимо ушей.
— Вдобавок ко всему мне даже не к кому обратиться за помощью, — продолжала она. — Комендант очень болен. Сильное нервное расстройство. Однажды я попросила его сделать хоть что-нибудь. Он ограничился тем, что долго разглядывал стены, а потом доверительно мне сообщил, что пятно напоминает ему лицо одного человека. Не знаю, кого он увидел, но через мгновение он заплакал. Мне пришлось напоить его кофе, чтобы хоть как-то утешить. Теперь я уже не решусь обратиться к нему опять, даже если все здание рухнет.
Она явно настроилась продолжать рассказ о своих неприятностях, но меня ждал Конде. Я вернулся к нему с двумя кофе. Конде выложил на стол сморщенный кожаный портфель. Ручка была перевязана бечевкой из волокна агавы.
— Здесь все мое сокровище. — Он выдержал паузу, в надежде, что я проявлю любопытство. — Единственный сохранившийся рассказ Брокки. Даже не рассказ, а короткая новелла.