Казалось бы, в психотическом уровне переживаний Ивана нет никаких сомнений, так как болезненность черта «медико-психологически» грамотно доказывается им самим. Однако правильно и то, что «кошмар» Ивана реализуется во сне (или в сходном с ним состоянии). А почему бы в «здоровом» сне не увидеть всякую чертовщину?
Г. Гессе, рассматривающий черта как подсознание Ивана, как всплеск забытого содержимого его души приближается к этому пониманию. Но тут же в качестве контрдовода он пишет, что Иван, несмотря на свои знания и уверенность, все же «беседует с чертом, верит в него – ибо что внутри, то и снаружи! – и все же сердится на черта, набрасывается на него, швыряет в него даже стакан – того, о ком он знает, что тот живет внутри него самого».[52] Таким образом, как «подсознание» и его роль в «кошмаре», так и оценка его с позиций психического здоровья Ивана остаются при этом неразрешенными.
На эти вопросы пролило свет «театральное чудо». На затемненной сцене сидит Иван, и колеблющееся пламя свечи освещает его так, что сзади него возникает громадная тень... Иван, в гениальном исполнении В. И. Качалова, сидит в углу дивана, и зрители видят только его лицо. Когда он говорил, «в голосе, интонациях появились какие-то едва уловимые оттенки, но достаточные, чтобы был ясен говорящий. И каждый раз преображалось лицо, принимало выражение почти нечеловеческое».[53] И потрясенные мастерством и интеллектуальностью актера зрители на едином дыхании в течение около часа сопереживали трагедии мысли, страшащейся отрицания всего, что она считала своим утверждением. По мнению театрального критика, Качалов в этой сцене велик «глубочайшей способностью объективировать мысль...».[54] Это соответствовало и замыслу самого актера: «»Кошмар» – истинное зеркало для Ивана Карамазова, – здесь полно отражается весь он, со всеми своими мыслями и чувствами, со всеми сомнениями и дерзаниями, до последнего дна души, околдованной боготворчеством».[55] Следовательно, не «подсознание», а «трагедия» и «объективация» мысли доносили до зрителя глубину Достоевского.
Решению вопроса о болезненности кошмара Ивана помогает и то, что у диалога Ивана и черта был пролог. Раздвоенность, доходящая до психопатологии, описана ранее в главе «Тихон», выпавшей из окончательного текста романа «Бесы». Ставрогин, придя за помощью к духовнику, рассказал, что он подвержен, особенно по ночам, некоторым галлюцинациям, когда он видит или чувствует подле себя злобное существо, насмешливое и разумное с разными лицами, но по сути одно и то же. У него, как и у Ивана, видения вызывали и тревогу, и сомнения: