— Тридцать монет — чересчур много. Ганаэль, может, и силен, но возраст у него почетный.
— Вздор. Ему не больше девяти... — тут Зибен выразительно вскинул бровь, — ну, может, десять или одиннадцать. И он еще долго прослужит. Ноги у него крепкие, в копытах никакой слабины. И я перекую его для степи. Ну что, идет?
— Идет — за двадцать две серебром.
— Боги, вы что, пришли сюда оскорблять меня? Проснулись, поди, утром и подумали: дай, мол, пойду к честному готирскому торговцу и доведу его до сердечного припадка? Двадцать семь.
— Двадцать пять — если добавите старую кобылу из дальнего стойла и два седла.
— Кобылу? Даром? Да вы никак разорить меня вздумали? Эта кобыла наилучших кровей. Она...
— ... член вашей семьи, — перебил Зибен. — Я сам вижу — она сильная, но мне важнее то, что она старая и смирная. Мой друг не наездник, и она ему как раз подойдет. У вас ее никто не купит — разве что арестантам на мясо или на клей. Этим скакунам цена полушка.
Лошадник побагровел и дернул себя за бородку.
— У меня, собственно, есть два старых седла — прекрасной работы, с сумками и флягами. Но я не возьму за каждое меньше серебряной монеты. Двадцать семь — и по рукам. Слишком жарко, чтобы торговаться.
— Ладно, согласен. Но их обоих нужно перековать и доставить ко мне через три часа. — Зибен вручил торговцу две серебряные монеты. — Окончательный расчет при получении товара.
Дав купцу адрес, Зибен вышел на рыночную площадь. Она была почти пуста ввиду беспорядков. Молодая девица окликнула его с порога почерневшего от дыма здания.
— Не хотите ли поразвлечься, сударь?
Зибен окинул ее взглядом: молодая, хорошенькая, но глаза усталые и пустые.
— Сколько?
— Для такого знатного господина, как вы, четвертушку серебром. Ну, если в постель хотите — тогда полушка.
— И за это ты меня развлечешь?
— Я доставлю вам бездну удовольствия.
Зибен взял ее за руку — рука была чистая, как и дешевое платье девушки.
— Ладно, попробуем.
Два часа спустя он вернулся в дом, где их поселили. Майон сидел у дальнего окна, составляя речь для завтрашних похорон королевы. Увидев Зибена, он отложил перо.
— Нужно поговорить, — сказал он, жестом приглашая поэта сесть.
Зибен устал и уже сожалел о своем решении сопровождать Друсса. Он сел на мягкую кушетку и налил себе разбавленного вина.
— Только покороче, посол. Я должен прилечь хотя бы на часок перед отъездом.
— Речь как раз о вашем отъезде. Так не годится, поэт. Завтра хоронят королеву, и Друсс — почетный гость. Уехать сейчас было бы оскорблением худшего толка. Особенно сразу после бунта, который, что ни говори, начался из-за Друсса. Разве нельзя подождать несколько дней?