Беккер сказал бы: «У него психология обывателя». И в этом была бы доля правды.
— Думаю, твой отец находился в состоянии шока и такое решение казалось ему единственно возможным, — сказал я. — Ложное понятие о чести, страх, недоверчивость. Он просто не видел другого выхода. Мне, во всяком случае, так кажется.
Она подняла глаза и посмотрела на меня. Ее взгляд выражал сомнение, но вместе с тем в нем угадывалась затаенная надежда.
— Уверен, что все будет хорошо, — твердо произнес я, и это было сказано не просто для того, чтобы успокоить ее и себя. Теперь я знал, что нужно делать, и знал, что это лучший выход для всех нас, особенно для Вальтера Борка, которого я уважал, несмотря на то, что осуждал его действия. Я чувствовал себя ответственным за него и Уту.
Время позднее. Пора было уходить, хотя мне очень не хотелось. Ута встала меня проводить.
Семь утра. Часы швембергской церкви на этот раз точно отбили положенное число ударов. Облака рассеялись, и только высоко над нами еще оставалась легкая дымка, но это уже не могло помешать солнцу бросать свои ласковые лучи на землю. Цорн уверял, что сегодня будет хорошая погода.
— Да, нелегкую задачу ты взял на себя, Ханнес. И что же дальше? А дальше нужно крикнуть: «Стой! Не двигаться! Пограничный наряд!» Это совершенно ясно. Это же твой долг, или... — Он запнулся на этом «или», но я почувствовал в его голосе нотки упрека. Не взглянув на меня, он приставил бинокль к глазам, как будто увидел что-то интересное.
Солнце заливало землю мягкой теплой волной позднего лета. Невдалеке на кривой сосне сидела сойка и бесцеремонно разглядывала нас, потом ей это надоело и она принялась ревностно чистить свои перья.
«Или»... Это вскользь брошенное слово не давало мне покоя. Решать всегда нелегко, это верно. Но верно также и то, что в данном случае иного выхода нет. Или — или.
— Ты знаешь, здесь для меня нет никакого «или», здесь, на границе, — сказал я.
— Границы повсюду, — резонно заметил Цорн. — Классовые границы и так далее...
— Это Беккер всегда так говорит: «И так... И так далее...» — Я уже начинал злиться. — В данном случае граница проходит через нашу семью. И нечего меня агитировать!
Цорн смутился.
— Извини, но я просто хотел сказать, что ты слишком все усложняешь...
Я успокоился и, чувствуя, что несправедлив к нему, перевел разговор на другое:
— Ты помнишь тот случай в Зальцбруннене? — Цорн задумчиво кивнул, и я продолжал: — Тогда мне не потребовалось и десяти секунд, чтобы принять решение, когда эти наглецы предложили мне пять тысяч марок, чтобы я пропустил их через границу. Меньше десяти секунд! Куда только девалась вся их спесь и хладнокровие! Поощрение, которое я получил за это, понятно, радовало, но мне это было совсем не трудно.