— Тише вы! — фыркнул Астахов. — Захомутают, поминай как звали. Гляньте-ка на эскорт. Вся элита собралась. Вон черная «Волга» самого Ершова стоит, Говорков тоже здесь. Две оперативные машины управления ФСБ.
— Кого-то ведут, — прошептала Оля.
Девушка выглядела подростком. Форму ей подобрать не удалось, но Женя нашел оригинальный режиссерский ход. На Олю надели белый медицинский халат, а сверху телогрейку. Волосы убрали под косынку, а ноги упаковали в валенки. В итоге получился непонятный гибрид. Остальным досталась нормальная форма, но только с офицерскими погонами. Главный редактор стал лейтенантом, а его подчиненный корреспондент вырос до капитана. Горохову подошла форма майора, и, надо сказать, он чувствовал себя в ней вполне комфортно.
Близко к решетке подходить не стали.
— Ведут, — подтвердил Горохов. — Это же Рудик! Он! Рудик вышел из-за первого корпуса, стоявшего с
правой стороны. Он шел медленно, не торопясь, держа руки за спиной. Его сопровождали двое солдат с автоматами. Шли они за ним следом, не соблюдая дистанции, и держали оружие на плече.
— Конвоиры у него безграмотные, на зоне не бывали, устава не знают, — хмуро заметил Горохов.
— Я же говорил вам, здесь обычная учебка. Сплошной молодняк, пушечное мясо. Но зачем водить людей под конвоем? — удивился Астахов.
— Рудик — особый человек, — сказал Горохов. — Значит, его просчитали. В розыске он. И меня так же бы содержали. Я для них хуже беглого. Ты прав был, Лера.
— Поживи с мое, сынок, — усмехнулся Литовченко. — Я тебя на целых три года старше. Ну, а если попадешь под колпак к полковнику Ершову, то считай, в рентгеновский кабинет вошел. Он диагноз ставит безошибочно.
— Смотрите, двоих повели из штаба в казарму. Тут без конвоя обошлись.
— Мирные обыватели. Таким быстро мозги вправляют, — комментировал Литовченко.
Он взглянул на Ольгу и заметил слезы в ее глазах.
— Кто тебя обидел, детка?
— Так нечестно. Он хороший. Он очень хороший. Литовченко глянул на удалявшийся конвой и на
сгорбленную фигурку Рудика-самореза.
— Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу, все равно его не брошу, потому что он хороший. Жаль, что не все смотрят на мир твоими глазами, Оля. Дяденька Ершов видит все в другом свете.
Прав был Литовченко или нет, но Ершов оценивал людей по протоколу, фактам и интересам его ведомства к данному субъекту. Сентиментальность, сострадание, доверительность — эти слова и чувства ему были чуждыми, они не отвечали интересам дела, которому полковник посвятил более четверти века.
Адмирал сидел в стороне, на стуле у окна. Ершов занимал место за столом чужого кабинета, но чувствовал себя полноценным хозяином положения.