*
Дождь начался в полдень. Сидя за закрытыми окнами, Конде почувствовал приступ голода вкупе с расслабляющим воздействием жары и, потушив свет, улегся на кровать в комнате Мэри Уэлш — ждать, когда ливень утихнет. Сколько раз занимались любовью на этой кровати? Сколько раз ложе оскверняли сотрудники музея во время тайных свиданий? Он осматривал дом всего около двух часов, но этого времени ему хватило, чтобы убедиться: ему необходимо гораздо больше узнать о найденных костях, если он хочет, чтобы какие-то предметы или бумаги в доме, заключающие в себе определенную информацию и занимающие свое место в жизни Хемингуэя, заговорили на внятном языке и все прояснили. Кроме того, осмотр подтвердил его подозрения относительно трех вещей. Первую из них нетрудно было предположить: в этом доме хранятся книги, за которые на гаванских рынках дали бы умопомрачительную цену. Вторая заключалась в том, что у Хемингуэя, по всей видимости, были определенные мазохистские наклонности, если верно то, что он писал стоя, приладив свою портативную «ройял эрроу» на книжных полках, потому что ремесло писателя — Конде прекрасно это знал — само по себе достаточно нелегкий труд, чтобы к умственным усилиям добавлять еще и физические. И наконец, к мазохизму Хемингуэя примешивалась и какая-то доля садизма, поскольку за всеми этими чучелами, развешанными по стенам, стояло слишком много напрасно пролитой крови, слишком много жестокости ради жестокости, чтобы не испытывать известного отвращения к человеку, виновному в стольких бессмысленных убийствах.
Было около четырех, когда он проснулся от стука в дверь, походкой сомнамбулы доковылял до гостиной и увидел перед собой обеспокоенное лицо директора музея.
— Я уж думал, с вами что-то случилось.
— Да нет, просто меня сморило.
— Нашли что-нибудь?
— Пока не знаю. Дождь перестал?
— Перестает.
— А где полицейские?
— Уехали, когда начался ливень. Яма сразу превратилась в болото.
— Вы сейчас в Гавану?
— Да, в район Сантос-Суарес.
— Захватите меня?
Его опасения подтвердились: Тенорио не закрывал рта всю дорогу. По-видимому, он и в самом деле знал абсолютно все о кубинском периоде жизни Хемингуэя и беззастенчиво представился «робким почитателем» писателя. Ну что ж, может, такая позиция самая лучшая, подумал Конде и промолчал, старательно впитывая информацию, что давалось ему не без труда: от голода да еще со сна он туго соображал.
— Мы, кубинские хемингуэеведы, кровно заинтересованы в том, чтобы все это как можно скорее прояснилось. По крайней мере, я совершенно уверен, что он не мог…