Надо полагать, спасло Бентхайма то обстоятельство, что выздоравливающие, в том числе он и Мертенс, получили приказ немедленно готовиться к отправке на фронт.
...Бентхайм сидел перед раскрытой папкой, не глядя в нее. Он вспомнил то сентябрьское утро 1944 года, когда над русской равниной поднялся красный шар осеннего солнца. «Кровавая заря — ранняя смерть» — эту поговорку никто не забывал. Сейчас он не мог вспомнить, сказал он это вслух или только подумал. Он стоял рядом с Мертенсом. «Скверная примета», — что-то в этом роде сказал он, стараясь определить настроение молодых солдат. Мертенс не ответил, молча глядел на небо, на кровавый рассвет, поднимавшийся в той стороне, куда они должны были выступить, почти еще дети, солдаты предпоследнего призыва. Этого неба Бентхайм никогда не мог забыть, как никогда не забывал того, что произошло потом, после этого выступления.
А теперь вот это дело... Вновь судьба свела его с Мертенсом.
В его памяти всплывали картины прошлого.
Много пришлось пережить всякого, но один день сохранился в его памяти как самый тягостный. Он поднимался пасмурной пеленой над березовой рощей, обожженным лугом и высотой, на которой они находились.
Вчера их было около сотни, сейчас осталась едва половина. Не нужно было быть пророком, чтобы предсказать события следующего дня. Вопрос был лишь в том, останется ли кто-нибудь в живых.
За эту высоту — 294, на которой они сейчас лежали, шли жестокие бои. Вчера на ней были русские, днем раньше немцы, перед этим тоже русские. Трудно сказать, сколько раз эта высота переходила из рук в руки.
Когда они по приказу обер-лейтенанта фон Шарковски в сумерки захватили окопы на высоте, те были полны убитыми и умирающими.
На рассвете оставшиеся в живых, сидя на корточках в окопах, жевали сухари, жадно курили. Каждый знал, что на них снова обрушится огненная лавина, как день назад. И уже ни у кого не было в голове прежних лозунгов: «Кровь и честь», «На смерть!». Было лишь одно — желание выжить.
Вспоминал ли теперь Вольфганг Мертенс об их разговоре с Бентхаймом в госпитале? Трудно сказать. Они говорили друг с другом лишь о самом необходимом. Но Бентхайм не думал, чтобы Мертенс донес на него Шарковски. События на фронте и военные тяготы, несомненно, повлияли и на него, и сейчас он вряд ли стал бы размышлять о том, что говорилось той ночью. И тем не менее Бентхайму хотелось, чтобы Мертенс вспомнил об их споре. Он по-прежнему питал к этому парню симпатию и исподволь наблюдал за ним.
Вольфганг с ужасом глядел на кучу трупов, которые солдаты снесли в конец окопа.