В последующие дни я чувствовал себя прескверно. Ведь любовь не так-то легко вырвать из сердца, не так ли? И разочарование не успокоишь шуткой. Я, во всяком случае, не мог. «Она бросила меня на произвол судьбы» — эта мысль не давала мне покоя. Больше того, она бросила свой класс, хотя знала, как нужна детям, которые очень любили ее. Ну а я? Ведь и мне она нужна тоже! Так я размышлял, ожидая письма, и оно пришло и выглядело совсем безобидным.
«Мой милый Вернер! — писала Инге. — Все устроилось. Теперь я могу тебе об этом сказать. Я не хотела волновать тебя, пока вопрос был не решен. С первого сентября я буду работать в Берлине. Очень рада. Когда ты закончишь в октябре службу в армии, здесь можно найти для тебя работу. Я уже сообщила директору школы о том, что устроилась. Попытайся получить отпуск и навестить меня в Берлине. Надеюсь, ты тоже рад моему переезду, как и я. До скорой встречи. Твоя верная Инге».
А чего мне было радоваться? Из всего письма мне понравилась лишь одна фраза — последняя, но она так мало значила в сравнении с тем, что произошло. Она значила так мало еще и потому, что звучала слишком эгоистично. Какая же это верность, если Инге оставила меня на долгое время? Ну хорошо, пусть она так поступила со мной. А как же школа? Как же ее класс, ее ученики? И все же я любил ее, эту Инге, с ее тоской по большому городу, с ее поспешными эгоистичными решениями. Что в том, если ты заметил некоторые недостатки своей любимой? С ними легко смириться.
Я попросил отпуск, а наш командир взвода хорошо понимал душу солдата.
— По-моему, отпуск вам действительно необходим, — сказал он. — Что, беспокоитесь о невесте?
— Есть немного, — ответил я.
— Ладно, в конце следующей недели можете ехать.
И я поехал в Берлин.
У дверей ее дома меня вновь охватили сомнения. Но, поколебавшись, я позвонил. Раз, другой, третий. Никто не ответил. Тогда я написал записку: «Жду в девятнадцать в кафе «Москва» — и подсунул ее под дверь.
Инге пришла точно.
— Как хорошо, что ты приехал! — непринужденно воскликнула она.
— Ты прекрасно выглядишь, — ответил я, и вовсе не ради приличия: она действительно великолепно выглядела.
— Море и берлинский климат!
— Да, — сказал я, — что касается перемены климата, это большая неожиданность.
— Может, не столько большая, сколько неприятная? — спросила она, улыбаясь.
Я взглянул на нее.
— Да, уж приятной ее не назовешь. Так сказать, удар ниже пояса.
Она взяла меня за руку, и сердце мое смягчилось. Инге посмотрела на меня преданным взглядом и сказала:
— Я все это заглажу!.. Но только с октября, — добавила она. — Это не так уж долго.