А в конце была приписка. Мол, так и так, девочка, как соберешься уходить из Ранницы — не хочешь ли в Таххен заглянуть? Пора уже, целых два года прошло; опять же, и друзей своих навестишь…
Эрле посчитала — действительно, получилось, что она провела в Раннице без малого два года — дольше, чем где-либо еще; с тех самых пор, как она была ребенком, ей не приходилось нигде настолько задерживаться… Что ж, тем любопытнее будет посмотреть на выращенный ей самою сад. И кроме того, как она может уйти — здесь же ее дом, ее первый собственный дом, здесь Марк, наконец! Ну, положим, не совсем здесь и отнюдь не всегда, но все-таки…
Отвечала она долго. Тщательно подбирала слова, чтобы никого не задеть и не обидеть; написала, что непременно будет в Таххене, вот только Ранницу пока что покидать не собирается, у нее тут дела…
И только поставив точку и перечитав письмо, она обнаружила, что ни единым словом не упомянула про свое замужество.
В приоткрытое окно заглядывали весеннее солнце и ветка яблони. На пушистом черно-белом ковре с геометрически правильным рисунком переплелись в рукопожатии пятно солнечного света и тень от ветки. В садике чирикали воробьи; пахло влажной, осторожно осваивающей прогалины молоденькой травкой.
Эрле заканчивала вышивку. Диковинный цветок под ее иголкой обретал жизнь — распускались ярко-алые, чистые, горячие лепестки, будоража взгляд, привыкший за зиму к тусклости красок, изящно отгибались назад бледно-зеленые чашелистики, похожие на оттопыренные пальчики; оставалось только посадить на цветок толстого важного шмеля (если правильно подобрать нитки, он даже будет казаться мохнатым) — и все, картина будет готова. Она пока еще не знала, что собирается с ней делать — то ли подарит кому-нибудь, то ли себе оставит. В любом случае, сегодня вышивку не закончить, это и шмелю ясно, а солнышко вон какое славное — может, спуститься в садик? Ну и что, что там грязно и дует — Марк в отъезде, ругаться некому…
— Госпожа! Вас там господин Карл спрашивает, говорит — по делу. — Это Катерина. Полная, лицо строгое, волосы собраны в такой гладкий узел, что кажется — его натерли паркетным воском, а пробор — прямой и ровный, тронь — обрежешься… Эрле как-то раз видела: вернувшаяся с улицы Катерина стоит перед зеркалом и хищно орудует гребнем, восстанавливая нарушенную ветром симметрию. Но зато какой голос! Как она поет, когда думает, что ее никто не слышит!
— Да-да. Скажи ему — я сейчас выйду.
Встала. Вышивку — в секретер, к бумагам, задвинула ящик. Подошла к зеркалу, разгладила юбку, провела рукой по волосам — выгляжу вроде бы нормально… На пороге задержалась, оглянулась — прощай, солнышко, прощай, прогулка по саду!.. впрочем, на небе и так уже появились тучи…