— Мне бы чаю с лимоном, — попросил он Катю. Заметил опухшие, маслянистые глаза дочери. — Ты что, плакала?
— С чего ты взял? Спала.
Дочь поставила чайник на конфорку, села на табуретку у стола, застыла, подперев кулачками подбородок и сосредоточенно глядя на свое отражение в черном стекле окна.
— Маме было очень плохо ночью. Врач говорил об операции.
— Все-таки решили делать?
— Спрашивают у нас. Очень мало надежды. К тебе полковник Нежин заходил.
— Подполковник, — автоматически поправил Илларионов. И встрепенулся в ту же секунду, почувствовал, как зверем в клетке заметалось сердце. — Когда?
Нежина Катя не знала в лицо.
— Час назад.
Час назад они виделись с Нежиным в кабинете Швеца.
— Он там сверток оставил, я положила на топчан…
Илларионов стремительно прошел через смежную комнату, в которой спала внучка, в кабинет, включил настольную лампу и заперся на защелку.
Коробка, упакованная в безликий серый пакет и заклеенная «Свемой», лежала на топчане. Нетерпеливо разодрав целлофан на торце, Илларионов открыл ее…
Деньги были в пачках. В каждой — по сто купюр. Пятидесятидолларового достоинства. Пачек было десять.
Коротко звякнул телефон. Илларионов не слышал звонка, и только когда Катя тихонько, чтобы не разбудить Леночку, стукнула в дверь: «Папа, сними трубку», — пришел в себя.
— Алло…
— Добрый вечер, Алексей Иванович.
— Кто это?
— Не имеет значения. Кажется, вам нужны были деньги, чтобы прооперировать жену?
— Нет! — крикнул Илларионов.
— Не валяйте дурака. Везите ее за границу, иначе не сможете простить себе этого всю оставшуюся жизнь.
— Что вам от меня нужно?
— Не продолжайте проверку «Прометея» — это ни к чему не приведет. С сотрудниками УЭП мы обо всем договоримся, о деньгах не узнает никто. И пожалуйста, не заставляйте нас прибегать к крайним мерам, это не наш метод.
Надо было что-то делать, что-то говорить, что-то предпринимать!.. В трубке послышались гудки. И очень хорошо, что послышались. И хорошо, что гудков было много. Бесконечно много. Они успокаивали. Ласкали слух. Усыпляли…
По учащенному дыханию, побелевшим крыльям продолговатого носа, капелькам пота, выступившим на верхней, покрытой темным пушком губе, Петр видел, с каким трудом дается Земфире Отаровой показная невозмутимость. Знал по опыту: это ненадолго. Хуже, когда арестованные начинали вести себя агрессивно, бросали на свою защиту необузданные эмоции и тем самым нарушали следственную тактику допроса.
— Садитесь.
Села.
— Ваша фамилия, имя, отчество, год рождения?
Молчит.
— Со статьей об ответственности за дачу ложных показаний ознакомлены?