Постепенно темнело, и лучи заходящего солнца окрашивали стены домов розовым и оранжевым. Великолепное зрелище, словно на открытке или на картине в художественной галерее.
Мы остановились на большой площади, которая называлась Хардин. Диана сказала, что здесь много хороших ресторанчиков. Мы уселись на скамейку в центре площади, неподалеку от фонаря, и принялись рассматривать прохожих. Разносчики продавали газеты, газировку, воздушные шары и странные металлические игрушки, будто вырезанные из банок от кока-колы. Смуглый мальчик, волочивший большой деревянный ящик, предложил Питеру купить крем для обуви. Я указала на кроссовки мужа, но дала мальчику монетку. Он улыбнулся в знак благодарности, сверкнув нечищеными зубами. Внезапно раздался звон, и мы с Питером повернулись в сторону большой каменной церкви. Секунду или две колокол гудел, потом пробил шесть часов.
Я положила голову Питеру на плечо.
— Несложно догадаться, зачем они пришли, — сказал он.
Мы посмотрели на толпу, в основном состоявшую из пожилых американцев в теннисных туфлях. В руках они держали английские газеты и романы. Попадались мужчины с волосами, собранными в «конский хвост», и женщины в прозрачных блузках — настоящая инкарнация сан-мигельских хиппи. Только большинству этих гринго явно было бы уютнее на Ривьере, чем в Вудстоке.
Мы поужинали энчиладой с пивом в маленьком уютном ресторанчике и поздно вечером вернулись в отель. Похолодало, и как только мы добрались до комнаты, то сразу же забрались под теплые ватные одеяла и заснули, переплетясь руками и ногами, не обращая внимания на звон колоколов, периодически врывавшийся в тишину ночи. На рассвете нас разбудил петух.
Подвыпивший сторож сообщил, что завтрак только через три часа, поэтому мы решили прогуляться по кладбищу, с которого я собиралась начать расследование. Мы прошли по пыльным, тихим, слабо освещенным восходящим солнцем улицам. Собаки, пролаявшие всю ночь, видимо, устали. Машин не было, и в воздухе не висел вчерашний смог, от которого хотелось чихать и кашлять. Дул легкий свежий ветерок Порой приходилось огибать людей, спавших под яркими покрывалами у порогов. Когда мы шли мимо телемагазина, я заметила, как за нами наблюдает смуглый малыш, высунувшийся из-под груды одеял. Я наклонилась, и на меня уставились два больших, круглых, будто шоколадные медали, глаза. Ребенок лежал между родителями, зажатый с боков. У него были красные обветренные от холода щеки, рот кривился, губки вытягивались, словно он тянулся к груди. Он уже давно проснулся, но лежал молча. Я едва подавила острое желание вытащить его из объятий матери и увезти с собой, подальше от этого колониального города, где голодные и тощие индейцы ночуют прямо на улицах, а днем пытаются продать самодельные куклы богатым европейским туристам. Питер наклонился и засунул в складки одеяла под щекой у младенца пачку купюр. Ребенок тихо запищал, мать вытащила руку из-под одеяла и притянула малыша к себе. Он закрыл глаза, и мы отправились дальше.