– Он просил тебя, никому не говорить, что нашел формулу, так? – спросил Ефим.
– Да, просил не говорить. – кивнула женщина.
– А почему ты мне все-таки сказала? – попытался поймать он ее взгляд. Но это ему не удалось. Инна смотрела в землю.
– Я хочу, чтобы вы знали. – не поднимая глаз, тихо произнесла она. – Я боюсь.
– Боишься?
– Боюсь.
– Но почему? – пытался хоть что-то вытянуть из собеседницы майор. – Ты боишься за себя?
– Нет. За себя я не боюсь. Мне уже давно нечего бояться. – незнакомым низким голосом произнесла Инна. – Я ведь уже и не живу. Я боюсь за вас. За вас всех.
– Он задумал что-то плохое? – не оставлял попыток добыть информацию Мимикьянов.
– Я не знаю… В том-то и дело! Я не понимаю его мыслей… Я не знаю, что он задумал! – голосом, прыгающим с высоких нот на низкие, произнесла Инна Лилипуц.
– Инна, успокойся! – дотронулся до ее плеча Ефим. – Ведь ничего плохого пока не случилось!
Женщина смотрела на выжженный солнцем асфальт у своих ног.
– Да, извините меня! – взяла она себя в руки. – Я пойду! У меня еще столько дел сегодня! До свидания, Ефим Алексеевич!
Инна Лилипуц решительно обошла Ефима и скрылась в подъезде Дома Институтских руководителей, где она жила в квартире своего деда, при загадочных обстоятельствах ушедшего из жизни полвека назад.
Майор Мимикьянов не знал, что по поводу всего этого и думать: где в словах Инны – дрожащий, несуществующий мираж, а где – какое-то реальное, случившееся с ней событие.
В этот приезд любимая Колосовка удивляла его все больше и больше.
Майор Мимикьянов шел по летней Колосовке.
В высоком синем небе застыли волны легких перистых облаков. Выцветший асфальт дышал теплом. Совсем близко от лица лениво перебирали толстыми листьями июльские тополя. По другой стороне улицы параллельным курсом неспешно трусила разомлевшая от солнца собачонка.
Майор шел по июльскому поселку, а глаза его видели зиму.
Перед его внутренним взором, будто на экране монитора, возникла картина предпраздничной суеты трехгодичной давности.
Тогда еще никто не знал, что тот встречаемый год станет для Института последним.
Колосовка утопала в пушистом снегу и тянулась к ярко-синему небу прямыми плотными столбами печных дымов.
Ефим шел через весь Институт – из отдела кадров в квадратную башню.
По запросу, пришедшему из Главного управления, он все утро занимался тем, что собирал данные о когда-то работавшем здесь человеке.
Кандидат медицинских наук уволился и уехал из поселка задолго до того, как сам Мимикьянов в него прибыл. Майор нашел тех, кто знал фигуранта лично, и потратил несколько часов, чтобы побеседовать с ними о бывшем сотруднике. Ничего компрометирующего, и вообще заслуживающего внимания, ему выявить не удалось. Но все, что было положено по службе, он сделал, и теперь с чистой совестью направлялся в кабинет к коменданту здания Володе Городовикову. Перед обедом он рассчитывал сгонять с ним партийку в шахматы.