Покивал он, потом сам попробовал — опять она у него вырвалась.
— Алик! — ему Димка крикнул. — Не позорь баскетболистов!
— А черта ли толку, — говорю, — что он баскетболист? Тут думать надо. Вот, смотри. Ты на пароходе работаешь, тут все труднее в сто раз. Но можно же эту качку использовать. Ты же не смотришь, катишь ее против крена, это себе дороже. А я подожду, и вот она сама пошла, только поддерживай с боков. А теперь крен на меня, сейчас назад покатится, а я ее — поперек. И никуда она, сволочь, не денется. Вот и весь университет.
Понял как будто. Сам попробовал и получилось. Расцвел от радости.
— Спасибо, — говорит.
— Не за что. Спасибо мне твоего не надо. Мне б как-нибудь тебя живого домой отпустить.
Вместе мы быстренько их скатали, и он до того разошелся — еще чего-то хотел делать на палубе.
— Неужели все? — спрашивает.
Я удивился — одно дело ему показали, а в другом он опять лопух. Видит, что трюм не закрыт лючинами, брезент валяется рядом.
— Так и поплывем, — спрашиваю, — с разинутым трюмом?
Даже уши у него запылали.
Мы положили все лючины,[40] накрыли брезентом. Тут он сам стал заклинивать.
— Ты, — спрашиваю, — ручник держал когда-нибудь?
— Что это такое — ручник?
— То, что в руке у тебя.
— А! Молоток?
— Дай сюда. И ступай в кубрик.
Жора-штурман крикнул мне из рубки:
— Гони ты его по шеям, сам сделай. Алик на меня поглядел, и мне нехорошо сделалось. У него чуть не слезы были в глазах. И правда, зачем я его мучил?
— Иди умывайся, без тебя управлюсь.
Он встал, руки в карманах, но не уходил. Смотрел, как я заклиниваю. А рядом другой лежал ручник и клинья — он их не догадался взять.
— Ну, что стоишь над душой как столб!
— Послушай, — он мне говорит, — я думал — ты хоть чем-то отличаешься от всех остальных. Так мне казалось. А ты — такой же, зверь. Это жалко, шеф. Побереги хоть нервы. Что за удовольствие — орать на человека?
Я встал тоже:
— Удовольствия мало. Но это хорошо, что я кричу. Вот когда ты мне совсем будешь до лампочки, я тебе слова не скажу. Это лучше будет?
— Ты знаешь — пожалуй, лучше.
Он закусил губу и пошел. Честное слово, мне жалко его было до смерти. И ненавидел я его — со вчерашнего вечера. Ну, хорошо, пусть я — зверь. Но зачем человек не своим делом занимается?
А все уже в кубрик ушли. Один я остался — из-за салаги. А на палубе не дай Бог задержаться.
— Эй, как тебя? Шалай? — Жора-штурман мне кричит. — Кто шланг оставил?
— Кто же оставил? Кто бочки заливал.
— У, салага, мешком трехнутый! Убери-ка его.
Пошел убирать. За это время он мне еще работу нашел.
— Глянь-ка, вон бочка слева стоит, шестая.