Говорил он прямо как проповедник. Даже глаза у него светились. И я подумал: конечно же, можно. Можно и шлюпку вывалить вторую. Можно плотики сплести из кухтылей, плоты из бочек.
— Да если бы все, как вы, — сказал я ему.
— Шеф, пошли!
Он встал, потащил меня за рукав.
— Куда?
— Пошли сядем в плотик. Пока не поздно.
— Да там же только двое сядут.
— Шеф. Все умерли от страха. А человек жив, пока он хочет жить. Ведь ты хочешь? Если сейчас не рискнем…
— Понимаешь, я еще «деда» хочу вытащить. Я «деда» не брошу. И Шурку… И Серегу… И «маркони»…
— Им легче будет — с тобой заодно?
— Ну, как тебе объяснить? Да чего объяснять? Ты же Алика не бросишь?
Он не глядел на меня.
— Алика я спрашивал. Он не рискнет. Шеф, тут закон простой. В плотик садится, кто хочет. Двое — значит, двое. Иначе не спасается никто.
Он так печально это сказал, безнадежно. Мне даже жалко его стало, вот черт какой…
— Ну, послушай, — я его посадил рядом. — Ну, я тебе скину плотик. И ящик притащу шлюпочный. Там галеты, вода пресная, бинты. Попробуй один. Одному же легче в тузике. Два свитера наденешь под рокан: от холода еще умирают, не только от страха. Может быть, выгребешь. И кто тебя упрекнет, что ты жить хотел?
— Нет, — он замотал головой. — Один умирает. Это я знаю хорошо. Какие все кретины! Какой я кретин!
— Да не убивайся ты, ей-Богу. Если б ты по-настоящему хотел, поплыл бы и один.
— А ты?
— И я бы. Если б меня ничто не держало.
Он вздохнул:
— Нет. Ничего не выйдет.
Вышел Алик — в одних носках. Поднялся к нам.
— Ну что? — спросил беспечным голосом. — Не решаетесь, викинги?
— Ты береги тепло, — я ему посоветовал. — Без сапог не ходи, с ног все и начинается.
— Иди спать, Алик, — сказал Димка. — Пойдем и мы ляжем. Лапами кверху.
Алик его проводил глазами и сказал мне:
— Шеф, если тут дело во мне, то я — пас. Это действительно так. Мы договорились.
Я взялся за голову.
— Не могу я вас понять. Не могу, и все. Как это так можно договариваться?
— Тут простой расчет, шеф. Простой и трезвый.
— Иди к Богу в рай! Уйди. Я вас обоих знать не хочу.
— Зачем же злиться? На кого, шеф?
— На себя одного.
— А мы при чем?
— Оба вы такие хорошие — сил моих нет!
Я взялся за поручень, поднялся, пошел вверх. Вдруг сорвался, полетел назад затылком, но чудом вывернулся, звериным каким-то рывком. Сердце у меня чуть не выпрыгивало.
Дрифтерский ящик я легко нашарил, но пока топор искал в темноте, среди всякого барахла, мне все лицо искололо снегом. Я прижал топор к груди, вытер лицо, а все не решался идти дальше, на полубак. Его и не видно было, полубака, — сплошная белая мгла и рев. Но я-то должен был его рубить, мой вожак. То есть не самый вожак, пеньку-то что стоит перерубить, а плетеный стояночный трос, из стальной жилы. Он и убить может. Ну, ладно, я подумал, это все-таки мое дело вожаковое, никто за меня его не сделает. Вот разве помог бы кто.