— Как я тебя потом найду?
— Я сама тебя найду. Телогрейку скидывай. Сама мне ее расстегивала и морщилась. Потом стащила с плеч.
— Надоело — в соли ходить?
— Да уж надоело…
— Ну вот, как я хорошо-то придумала. Ну, я — живенько.
Клавка убежала с телогрейкой, и я тогда скинул с себя все, бросил шмотки в угол у двери. Там для них и было настоящее место. Кабинка была просторная, не то что наша на СРТ, и с зеркальцем. Я себя увидел — волосы слиплись от соленой воды, щеки запали, глаза как-то дико блестят. Тут поежишься. И куда еще такого пускать в приличную кают-компанию? Я встал под душ. Но пошла какая-то тепленькая, как я ни крутил — я все не мог согреться. Или такой уж холод во мне сидел — в костях, наверное. Или там, где душа помещается. Я все зубами дробь выбивал и дрожал, как на морозе.
Кто-то ко мне постучался. Я и вспомнить не успел, задвинул я там щеколду или нет, как дверь откинулась. И Клавка сказала:
— Я не смотрю. Вот я тебе зашила. И полотенце тут возьмешь.
— Спасибо.
Я к ней стоял спиной. Клавка спросила:
— Что у тебя с плечом?
— Ничего.
— Вот именно — «ничего»! Оно же у тебя все синее. Просто черное. Господи, что там с вами было?
— Да все прошло. Вода вот еле теплая.
Клавка подошла, завернула рукав и попробовала воду, потом выкрутила кран, постучала кулаком по смесителю. И там заклокотал пар. Пробку, наверно, прорвало — из ржавчины.
— Видишь, тут все с хитростью. Ну, теперь хорошо?
— Еще погорячей нельзя?
— Что ты! Я бы и минуты не вытерпела. Вон как ты намерзся! — Она помолчала и вдруг припала к моему плечу, к больной лопатке. Я ее волосы почувствовал и как чуть покалывает сережка. — Такой красивый, а плечо синее. Зачем же так жить глупо!
— Намокнешь, — я сказал.
— Намокну — высушусь. Дай я тебе разотру.
Но не потерла, а только гладила по плечу мокрой ладонью, и это-то, наверно, и нужно было, боль понемногу проходила. И холод тоже.
Она сказала:
— Ты дождись меня. Ладно?
— Куда ты?
— Ну, надо мне. Посидишь, отдохнешь… Запрись только. А то тебя еще кто-нибудь увидит.
Опять она куда-то умчалась. А я посидел на скамейке, пока меня снова не зазнобило. И я даже заплакал — от слабости, что ли. И опять стал под душ. Я решил стоять, пока она не придет. Целый век ее не было. И я вдруг увидел, что мне все равно без нее не уйти — она все мое барахло куда-то унесла.
Наконец она пришла.
— Хватит, миленький, ты уж багровый весь, сердцу же вредно.
— Куда унесла? — я спросил.
— В прачечную, в барабан кинула. Все тебе живенько и постирают и высушат, я попросила. Ты не спеши, там еще долго речи будут говорить. Халат мой пока накинешь.