— Ну, пошли мили-шмили!
И я тоже стал смеяться. Не знаю почему. Ничего она такого не сказала смешного.
— А прогадал ты, рыженький, — говорит мне Клавка. — Меня пригласил, а сам в сторону. Удивляюсь, чем я тебе не угодила. Не хороша для тебя?
— Слишком, — говорю, — хороша.
— А хочется, чтоб у тебя такая была?
— Не-ет, — смеюсь, — от тебя лучше подальше. У меня таких экипаж был, с меня хватит.
Вовчикова трехручьевская фыркнула, а Клавка ничего, не обиделась.
— Ну, и напугали же его! — говорит. — Да ты меня рассмотрел хоть? Чем я такая страшная?
— Ты из мужиков черт-те что делаешь, не людей.
— Пока что твоя из тебя сделала. Взяла да не пришла! И правильно не пришла, с вами только так!
Вовчикова трехручьевская сморщилась, как будто лимон разжевала.
— Не тронь ты, — говорит, — его самолюбие. Видишь, в каком он состоянии.
И с такой это жалостью на меня уставилась, — ну, совсем я погибший во цвете лет. А глаза — как у мыши, близко-близко посаженные, меня даже замутило слегка. И тоска вдруг напала жуткая, волчья. Вот она, моя жизнь: с такими корешами сидеть, с такими девками. Слова живого от них не услышишь. «Самолюбие»! "Состояние"! Ах ты, инкассаторшa чертова. Нечуева, что ли, у ней фамилия?
— Нечуева, — говорю ей ласково, — не чуешь ты души моей переливы.
— Остроумно! — шипит. И откуда злости в ней столько, и на кого — ума не приложишь.
— Показал бы я тебе одну женщину — так ты же удавишься, оттого что такие бывают. Клавка опять рассмеялась.
— А ты бы сбегал за ней, привел. Мне ж тоже интересно. Одним бы глазом взглянуть, как ты с ней управляешься.
В вестибюле ко мне гардеробщик кинулся, я его оттолкнул шага на три, подергал дверь, а она ведь жердиной заложена, стал ее тащить и чувствую кто-то у меня на плечах повис.
— Отстань, гад однорукий!
А это вовсе и не гардеробщик меня двумя руками держал. Это, оказывается, Аскольд за мной выскочил.
— Чего тебе, филин пучеглазый?
— Как то есть чего! — и губища-то, губища распустил. — Ты же уходишь. А нам счет принесут!
— Я сказал — приду.
— Это еще неизвестно, Сеня.
— Ах, кисанька! Напугался? На тебе на лапу, за мной не заржавеет, ступай к своей Клавке, вермуту ей закажи!..
— А торту? Лидка торту хочет бизейного.
Я ему совал пятерками, ронял при этом, а он подбирал, присчитывал бумажка к бумажке. Гардеробщик, хмурый, стоял сбоку, поглядывал — сколько он у меня берет.
— Те-те-те, — говорит, — я свидетель.
Аскольд ему показал, что взято, остальное они мне сунули в карман. Гардеробщик напялил на меня шапку, из-под стойки что-то достал и мне запихнул за пазуху.