Так вот, он сидел, слушал, морщины собирал на лбу, потом высказался:
— А вообще у нас, ребята, этот рейс не сложится.
Дрифтер повернулся к нему, его стал сверлить.
— Как это — не сложится?
— А не заладится экспедиция. Все как-то накось пойдет. Или рыбы не будет. Только не возьмем мы план.
— Свистишь безответственно! Ты скажи — какие у тебя предчувствия?
— Не знаю. Не могу точно сказать.
— Не знаешь, а свистишь.
Митрохин опять в свои думы ушел, лоб наморщил. Может, у него и в самом деле предчувствия, я чокнутым верю. Всем как-то грустно стало.
Я поднялся, вышел из кубрика. Наверху, в гальюне, Алик стоял над умывальником, а Дима, упершись ногой в комингс, держал его за плечо, чтоб его не било о переборки.
— Полегчало?
Алик поднял мокрое лицо, улыбнулся через силу. Он уже не зеленый был, а чуть бледный, скоро и румянец выступит.
— Господи, сколько волнений! Это ведь со всеми бывает!
— Со всеми. С одними раньше, с другими — потом.
— С тобой тоже было?
— И со мной.
Он поглядел в дверь на сизую тяжелую волну и сам потемнел.
— Ты не смотри, — я ему посоветовал. — Вообще, приучайся не глядеть на море.
— Это интересно, — Алик опять улыбнулся. — Зачем же тогда плавать?
— Не знаю, зачем ты пошел. Меня бы спросил на берегу — я бы отсоветовал.
— Как-то ты нам не попался, — сказал Дима.
Алик утерся полотенцем и сказал бодро:
— Все нужно пережить. Зато я теперь знаю, как это бывает.
— Да, — говорю, — повезло тебе.
Он и не узнал, как это бывает. Со мной-то не было, но я других видел. В армии мы как-то вышли на крейсере на учения, и — шторм, баллов на девять. Эти-то калоши рыболовецкие вместе с волной ходят, валяет их с борта на борт, а на крейсере из-под тебя палуба уходит, — будь здоров, как себя чувствуешь. Одного новобранца как вывернуло — десять суток в койке пластом лежал, языком не шевелил. А потом — не уследили за ним — взял карабин в пирамиде, ушел с ним в корму да и выстрелил себе в рот. Или вот тоже — на «Орфее»: пошел с нами один, из милиции. Все похвалялся, что он приемы знает, любого может скрутить. А за Нордкапом его самого скрутило — уполз на ростры, поселился в шлюпке под брезентом, так и пересидел. Я, помню, принес ему с камбуза миску капусты квашеной — говорят, помогает, да он на нее и смотреть не мог, смотрел на волну, не отрываясь. "Я знаешь, чего решил, — говорит. — На тринадцатый день, если эта бодяга не кончится, прыгаю на фиг в воду". А в глазах тоска собачья, мне тоже прыгнуть захотелось, с ним за компанию. Мы уже думали — связать его, пускай в кубрике лежит, но на двенадцатый день кончилось, и он сполз оттуда, списался на первой базе. Теперь снова в милиции служит. Кандей наконец позвал с кормы: