если ты понимаешь, что я имею в виду. Когда я увидел твою бесподобную книгу с посвящением родителям Хьюго, я узнал то, о чем ты, разумеется, знал уже годы, чего я каждодневно боялся, во что тщетно старался не верить.
Остынь, голуба, я уже вижу, что ты в горячке и не находишь себе места. У меня есть повод горевать и негодовать, но по-настоящему жаловаться, если уж говорить начистоту, не на что. Нет никакой радости в том, чтобы, разрывая на себе одежды, выложить все унылым родителям Хьюго и участковому констеблю. Насчет меня можешь не волноваться — ты свободен. До тех пор пока мы с тобой не встретимся живьем, я могу представить себе его лицо на твоем и уверять себя, что он живет в тебе; однако хочу кое о чем тебе поведать — до того, как ты совершишь еще больше непоправимых ошибок. Я очень не хотел бы, чтобы создание Хьюго уже в скором времени встретилось со своим божественным создателем. Начать с того, что невыносимых родителей Хьюго зовут Гектор и Регина, пусть наш Хьюго неизменно уверял нас в обратном. Присядь, ангел мой, тебя ждет более чем удивительная история.
Я, пожалуй, сейчас переборщил с Ферреллом, но он, ей-богу, сам на это напросился. Обычно моих более консервативных гостей ожидает прием мягкий и невинный, но этот отвратительный австралийский фермер как вошел, так сразу стал намекать на Уайльда и иже с ним, непозволительно иронизировал, всячески подчеркивал, что ему вот нравятся женщины. Если бы меня не разбирало любопытство услышать, что ему известно о Хьюго и о тебе, я бы избил его до полусмерти, одел бы в юбки и вышвырнул на улицу. Я, однако, разыграл перед ним образцовый спектакль. Готовясь дернуть за вельветовый шнур, который вел всего лишь к портьере, я спросил его, не желает ли он «к своему кофе не менее крепкого арабского мальчика». Глядя на его лицо, я впервые за несколько недель позабавился.
Кроме всего прочего, я ныне самую малость triste,[22] поскольку годами хранил письма, которые вложил в этот конверт, — невзирая на домогавшееся их семейство Хьюго и нашу пошлую ищейку-антипода. Но зачем они мне теперь? Это тебя вывели из Египта, не его.
В последние годы я стал невозможно скучен. Для лондонской молодежи я, наверное, герой, а между тем только и делаю, что сижу в своей квартире и старею. На днях ко мне пришел приятель по Баллиолу и по праву меня выбранил, сказав, что я превращаюсь в пожилую женщину из романа Бальзака. Ты читал Бальзака? Хьюго говорил, что в своей области ты маньяк, а остальным почти и не интересуешься. Но жизнь куда… Не слушай меня; какое право я имею требовать от тебя расширять кругозор, когда мой собственный свелся к нескольким письмам мертвого солдатика.