А ведь дала мне судьба подарок, редкий, драгоценный дар. Был ты всю жизнь одинок, и никому на фиг не нужен, разве что «ботаникам» в качестве живого робота в Зону ходить. Хип вот встретил, одна была радость в жизни, один просвет в бесконечных тучах, в дерьме этом, в Зоне. Она тебе верила, Лунь, согревала постель ночами, старалась сделать так, чтоб тебе хорошо было, из «тины» вытаскивала, о себе не думала… а ты? Много ты ей добрых слов сказал? Часто спрашивал, хорошо ли ей, что у неё в душе делается?
Горчайший ком задавил горло. Ну почему вот так всегда, задним умом понимаешь, что надо было сделать, чтоб не допустить беды, чтоб не потерять то, что раньше не умел ценить?
На компьютере просмотрел задания. На Агропром были, но только через неделю. Набрал адрес Снопа, но тот оказался заблокирован. Никак мне до Хип не добраться. Разве что… да, говорил Барин о группе новичков, точно, говорил. Можно выйти на связь через него, а там за деньгами я не постою, только нашли бы, и постарались вернуть.
— Это, Лунь… короче, гробанулись они ещё на подходах, — Барин пощёлкал клавиатурой, вздохнул. — Через ПМК детекторы передали, что влетела вся «зелень» в «давилку». Ума не приложу, как это вообще возможно — аномалия заметная, яркая. Головой они там, что ли, повредились?
— Слушай, Барин, а сколько стоит вертолёт в Зону отправить?
Барин посмотрел на меня со странным выражением.
— Ты что, сталкер? Забудь даже думать… в другое время, может быть, и попробовал бы договориться, и то с сомнительным успехом. Сейчас это вообще дохлый номер — инспекции понаехали, чума на них. И не хорони ты её, понял? Она год с тобой ходила, Лунь, чему-нибудь, да научилась, а насчёт Агропрома брешут, наверное, успокойся ты.
Держаться я уже не мог, и, попрощавшись с Барином, вышел на улицу. С неба сыпал обложной дождь, и хотелось думать, что это дождевая вода течёт по лицу, только вода. Сталкеры не плачут.
Хип не вернулась на следующий день. Не вернулась она и на вторые сутки. И на третьи. Вертолёт, который должен был забрать её у той самой приметной цистерны, взял одни только самописцы и напрасно прождал Хип несколько часов. Пилоты, сволочи, наотрез отказались принять меня на борт без разрешения «ботаников». К исходу четвёртого дня я надрался в Баре и что-то там натворил, не помню, что именно, но ссадины на костяшках пальцев и обширный фонарь под правым глазом, а также два сломанных стола указывали на то, что в заведении велись боевые действия. Плевать. Окружающий мир потерял цвета, словно перед Выбросом, горло давило в невидимых тисках, и особенно невыносимо было возвращаться в пустую, холодную квартиру и лежать на пустой, холодной кровати, разглядывая одну и ту же трещинку в побелке.