и коллекционировал электрические поезда; сегодня он жонглирует колоссальными инвестициями в энергетику и не скрывает, что намерен составить конкуренцию SNCF
[78]. Никакой эволюции, мы с детства запрограммированы обществом, делающим нас безнадежно инфантильными.
Я в том же возрасте читал «Pif Gadget» (коммунистическое издание) и в саду виллы «Патракенея» играл в жокари[79], с отчаянной яростью колотя по мячу, который надо мной откровенно издевался. Без сомнения, жокари — самая идиотская в мире игра, нечто среднее между баскской пелотой и метанием бумеранга; это единственный вид спорта, в котором, как в литературе, ВЫИГРАТЬ НЕВОЗМОЖНО. Без Шарля я перестаю понимать, кто я такой, я теряюсь, он — мой якорь, хотя не знает об этом и уверен, что мне на него плевать. До сегодняшнего дня он для меня — точка отсчета. Вы полагаете, все эти фокусы заканчиваются, когда человек взрослеет? Ха-ха. Он женат уже 12 лет, я дважды разведен. Он входит в MEDEF[80], я состоял консультантом у Французской коммунистической партии. Не успел он получить орден Почетного легиона, как я загремел в кутузку.
Расстояние, разделяющее Елисейский дворец и Тюрьму, невелико. Один брат близок к тому, чтобы сколотить себе состояние, и вот-вот его грудь украсится розеткой, второй — почти такой же, выросший бок о бок с первым, воспитанный той же матерью, будет стоять нагишом в окружении легавых, а потом дрогнуть на нарах. Надеюсь, эта бесстыдная глава его не оскорбит. В книге, опубликованной год назад, он излагает совсем другую версию: «Между нами никогда не было ни малейшего соперничества». Ясное дело — ведь победил-то он.
Можно ли сказать, что мой моногамный брат счастливее меня? Вынужден отметить, что добродетель и вера, судя по всему, приносят ему больше радости, чем мне гедонизм и материализм. Единственный настоящий бунтарь, подлинный безумец и великий мятежник в нашей семье — именно он, и так было всегда, хоть я этого и не понимал, тогда как мои разнузданные выходки «не выпавшего из детства» маразматика — не более чем послушное следование ходу вещей. Капиталистический принцип (все, что приятно, — необходимо) так же глуп, как христианская покаянность (все, что приятно, — грех). Я развлекаюсь, ища забвения и отказываясь взрослеть, а в основе его жизни — прочный брак, дети, живущие вместе с ним, вечная религия и дом с цветущим садом. Я с форсом предаюсь ночным удовольствиям, не желая замечать, что из нас двоих больше обуржуазился именно я. Убегая от семьи, я не отдавал себе отчета в том, что отступаю перед более страшным врагом — индивидуализмом, приводящим к потере памяти. Лишенные семейных связей, мы превращаемся во взаимозаменяемые номера — как «друзья» в «Одноклассниках», как безработные в ANPE