Между прочим, В. был сам немало озадачен этим странным моим влечением, что уж говорить обо мне.
— О чем ты думаешь, когда я тебя бью? — спросил он однажды днем, когда мы сидели на скамейке в Реджент-парк и любовались плавающими в пруду гусями и лебедями. Он бил меня через каждые несколько минут, довольный тем, что вокруг никого.
— Ни о чем, — ответила я. Он гладил меня рукой по щеке, потом вдруг рука его замирала, и я уже знала, что сейчас последует сильная пощечина, обжигающая боль, от которой на глаза наворачиваются слезы, и потом щека начинает пылать, будто к ней приложили горячий утюг. В голове и вправду остаются только эти ощущения. Было очень больно, но боль была какая-то странная, она не влекла за собой ни обиды, ни злости, ни страха. Эта боль была чиста, она возбуждала, как и любое другое физическое прикосновение. Она была подобна оргазму, в котором забываешь о себе, о своем партнере, обо всем мире.
— Может, ты на меня сердишься?
— Нет.
У меня дома В. был только раз. Он хлестал меня плеткой сначала через рубашку, потом без нее и остановился только, когда пошла кровь. В душе наверху он облил меня мочой с ног до головы, потом заставил меня встать на четвереньки и уткнуться лицом в лужу, а сам в это время шлепал меня по заднице. Потом кончил мне прямо в лицо, взял зеркало и поднес к нему.
— Ты очень красивая, — вздохнул он.
Я едва разлепила глаза; их щипало от спермы и мочи: из зеркала на меня смотрела сидящая на корточках на белом кафельном полу девица с красными щеками. Это выглядело действительно здорово. Совсем не то, что на обложках всяких там глянцевых журналов. Я широко заулыбалась.
Уехав на каникулы в Шотландию, я тайно слала В. письма. «За обедом думала о тебе, вспоминала твои длинные руки», — писала я в первом, пробном письме. В очередном: «В следующий раз, как приедешь ко мне, не забудь прихватить фонарь и веревки, те самые».
А последнее письмо я написала утром, а накануне была холодная ночь, мошкара ела меня живьем, я стояла на улице, прижав мобильник к уху, а В. со смаком и с подробностями сообщал мне, что он собирается проделать со мной в следующий раз. «После того как ты рассказал, как станешь бить меня и издеваться надо мной, я вернулась домой с насквозь мокрыми трусами». Да, я все еще была влюблена в другого, но тот был красавчик, как картинка с обложки журнала, и весь такой благородный и смирный. Он даже ни разу не слышал, как я писаю, — какое там пачкать мне лицо какашками, слабо ему будет.
А наши отношения с В., похоже, завязались в такой тугой узел, что будущее у них было темно: узел этот надо было не то что разорвать, а перерубить как можно скорее — иначе нас обоих неизбежно когда-нибудь застукают и упекут в тюрьму. Был, конечно, еще вариант, совсем уже жуткий: женитьба и скучное существование до конца дней своих где-нибудь в пригороде. В. такая перспектива, мягко говоря, не нравилась, и как-то вечером мы потолковали как следует и в конце концов вынесли нашему роману смертный приговор. И тогда я изящным движением руки, как в какой-нибудь мелодраме, влепила ему крепкую пощечину.