— Нам давно есть о чем поговорить, — многозначительно и, как показалось доктору Ридэ, угрожающе произнес Скорцени, все еще неотрывно всматриваясь в очертания Антарктиды на древней карте турецкого адмирала. — Предполагаю, что у нас будут долгие разговоры, дьявол меня расстреляй! И пусть эти подземельные атланты не думают, что там, в Новой Швабии, мы окажемся в роли низшей, по отношению к ним, расы.
Апрель 1945 года. Германия.
Ставка рейхсмаршала Германа Геринга в Баварских Альпах, в районе Берхтесгадена.
К тому времени, когда Ламмерса ввели в кабинет, Геринг уже сидел за столом, облаченный в маршальский мундир, увешанный всеми полагающимися его владельцу наградами. И ничего, что он давно потерял всякую связь с вверенными ему частями, а над его штаб-квартирой то и дело проносились эскадрильи вражеских бомбардировщиков, которые в этих краях полностью господствовали в воздухе и почти не обращали внимания на тявканье берхтесгаденских зенитных батарей… В восприятии каждого германца он все еще оставался… «тем самым Герингом»!
Стараясь абстрагироваться от этих мелочно-житейских реалий, рейхсмаршал начал сотворять для себя какой-то особый, «бонапартистско-фюрерский» мир иллюзорного величия, резко переходя при этом из состояния оскорбленного самоунижения — в состояние какого-то неистового самовозвеличивания.
Он вдруг вновь, со всей мыслимой остротой, узрел в своей судьбе вещий знак предначертанного величия: «Германия еще узнает, что Геринг — это все же Геринг! — сказав он себе. — Пройдет несколько десятков лет, и статуи Герману Герингу, нет — Великому Герману, — будут возвышаться по всей Германии, и трудно будет найти в Германии такой дом, в котором бы не было бюста рейхсмаршала Геринга, Великого Германа!
А что, возможно, именно так тебя и станут называть историки этой мировой войны: Великий Герман, — ибо имя твое созвучно с именем твоего арийского народа, с именем непобедимого германца»[30].
Неожиданно Геринг вновь почувствовал себя рейхсмаршалом, преемником фюрера, политиком, способным вершить судьбу своей страны и своего народа; словом, он почувствовал себя…Герингом! Человеком, чье имя всегда, независимо от исхода этой войны, будет стоять рядом с именем фюрера.
Осознание этого настолько возвышало сейчас Великого Германа в собственных глазах, что он намерен был как можно скорее уведомить весь окружающий мир и о своем пришествии к власти, и о своей готовности вести переговоры с главами всех воюющих сторон.
— Вас уже уведомили, господин Ламмерс, по какому поводу вы приглашены сюда?