Прокатилась с гомоном по небу круглая стайка волнистых попугайычиков, похожих на стеклышки калейдоскопа. Растрепанная Марьяна набежала откуда-то сбоку, вцепилась в бордюр. Агатовые перстни на пальцах выстроились в многоточие.
– Измена! Измена! – зло, гортанно крикнула она в дверь, из-за которой выбежал собранный, сосредоточенный Мартин в застегнутом доверху кителе и в кепке.
– Я уже слышал, – бросил он на бегу, перемахнул через бордюр и метнулся во все стороны сразу, как встревоженный отец в поисках дитяти.
– Норик! Быстро сюда!
Взъерошенный кот вспрыгнул ему на спину, но Мартин резко сбросил его наземь и обернувшись, отшвырнул грубым пинком ноги в горку песка.
– Мерзавец! – закричал он. – Мокрый, грязный! Обсвинячил китель. В самый ответственный час. Выбрал время, обуза треклятая!
Глаза его, встретившись с взглядом Годара, усмехнулись, обжигая каким-то стыдливым и в то же аремя наглым вопросом.
Годару не раз случалось испытывать чувства вместо других. Щеки зарделись от пронзительного ЧУЖОГО стыда. Но такая щемящая боль вдруг прорезалась сквозь усмешку Мартина, что вопрос Годара провис, так и не оформившись в мысль, а посему выскочил на время из памяти.
– Не спали себе кожу в моем пиджачке, – виновато пожелал Мартин перед тем, как исчезнуть.
Взгляд Годара упал на свежую вмятину в песке. Кота там как не бывало.
Из пересказа Марьяны, нарочно нашпигованного неприятными для него подробностями, Годар узнал, что из Суэнии бежал сотенный командир Давлас К. и служащая королевского войска Лана С. Все остальные молодые повесы арестованы, как пособники, так что войско всем составом отправилось в отставку. Дело привычное. Длительная служба в королевском войске – редкость, какой еще не видывали. Военная служба в Суэнии есть отставка. Но добропорядочные подданные Его Величества надеются на исключение. Ждут-с. Между просим, по радио передали список арестованных, и имя рыцаря Годара в нем не значится. Среди тех, кого предполагается вызвать для допроса, его тоже почему-то нет. Выходит, что рыцарь признан непригодным к измене…
Годар уже не слушал. Он не заметил, как вышел на широкую мостовую и сколько отшагал шагов. Мимо пронеслась карета и остановилась впереди. Из кареты вышел сухонький старичок, продвинулся мелкими шелестящими шажками к подъезду какого-то сурового ведомства. Старичок был понурый, с бесцветными губами. Ожидающий его извозчик, сидя на козлах, лениво слушал простенький карманный радиоприемник.
По обе стороны подъезда сурового ведомства располагались пустые цветочные клумбы и мусорные ящики в форме тюльпанов. Дворник сметал в кучу окурки, чтобы убрать их с тротуара в тюльпаны. Окурками, как он убедился позже, были усыпаны в Скире все улочки, переулки и площади, исключая разве что Дворцовую, а глиняные тюльпаны оставались полупустыми.