Может быть, Мехлис вспомнил, что он находился в Ухте, а не с корпусом во время его разгрома. Может быть, он был просто приличным человеком, как я полагал. Не знаю почему, но когда Чуйков закончил, то он успокоился. В конце встречи он сказал, что он понял, что случилось, извинился за крик на меня и простил меня.
Несколько времени спустя в письме от Тамары были вырезки из московских газет. Там говорилось, что я, среди многих других, отмечен за храбрость в бою на финском фронте. Только Мехлис мог сделать такое. И, если бы Тамара только знала, на каком уровне состоялся мой бой.
После этого очень личного события, я провел почти месяц спокойно, приводя в порядок мои карты и выполняя свою работу в Г-1. Работа не была слишком расторопной из-за статического положения в северном секторе после разгрома Сорок Четвертой, обескровления Сто Шестьдесят Третьей и потери корпусной артиллерии. Дела не были горячими также у южного корпуса и его Пятьдесят Четвертой дивизии и лыжных войск. В этом секторе если они не наступали, то, по крайней мере, не отступали.
Затишье для меня закончилось в начале марта. Мехлис опять вызвал меня в свой офис. На этот раз он на меня не кричал, а улыбался. Может быть, я ему понравился. Он решил посетить Пятьдесят Четвертую дивизию, по всей вероятности, стараясь вновь попытаться заработать орден, и я должен был его сопровождать.
8 марта мы отправились на самолете Мехлиса на КП Пятьдесят Четвертой. На борту были также около пятидесяти офицеров высшего ранга из штаба армии. Среди них я был самым младшим человеком.
За исключением каприза Мехлиса плюс факта, что он не любил моего шефа, начальника Г-1, не было никакой причины, чтобы он взял меня с собой на этот полет. Я прохаживался в расположении Пятьдесят Четвертой, но ничего особенного не делал.
12 марта ночью, это была точно в полночь, я находился комнате телетайпа штаба, просто наблюдая приходящие и отходящие сообщения. В ноль часов прозвучал звонок о поступлении срочного сообщения. На ленте я прочитал, что заключено перемирие, и оно вступит в силу в полдень следящего дня, 13 марта. Сообщение было предварено и потом заключено предупреждением, что информация является секретной и предназначается для распространения лишь среди офицеров штаба. Последнее предложение текста было поразительным. Оно гласило: до часа перемирия «не следует беречь ни одного патрона».
Моей первой реакцией, поскольку я был затянут в дела Мехлиса независимо оттого, желаю этого или нет, и поскольку я был взят в Пятьдесят Четвертую с ним, был вопрос, что он делал здесь в это, данное время. Я не думал, что он с его властью не знал даже намека на идущие переговоры о перемирии. Также, было более чем странно, что он в такое время находился вдали от своего штаба.