Я начал перечислять, но меня заглушил дружный хохот…
Вундеркинд и Голубев принялись наперебой пересказывать содержание произведений названных мною литераторов. Вдобавок у нас обнаружились некоторые общие симпатии. Генерально разыгранным оказался я.
Дождь кончился. Солнце, висевшее низко, теперь совсем закатилось за горизонт. На город спустились сумерки.
Над нашим столиком возникло мягкое сияние из ничего. Просто так — из воздуха. Над остальными столиками, которые теперь были уже почти все заняты, тоже висели как бы абажуры света. Люди оживленно разговаривали, не спеша разделываясь со своими бифштексами из барбазона и котлетами из маракона и божественной гардели.
Я подошел к парапету и взглянул на город. Начинали светиться окна, всюду воздушные башни, легкие пирамиды, гигантские листы, тонкие и раскрытые как ладони, темная сейчас зелень на всех этажах…
Каким будет город завтра? Через сто лет? Ведь жизнь не стоит ни минуты. Еще вчера, исторически вчера, Колзин едва ли не хвастливо говорил, что прогресс совсем не затронул его способа творить. Бумага и карандаш — вот все, что нужно физику-теоретику для его работы. Бумага может измениться, карандаш стать другим, но главный инструмент — Колзин хлопал себя по лбу — остается таким же. А сегодня десяток машин подхватывает идеи семидесятилетнего Колзина, они мгновенно развивают их, просчитывают варианты, обнаруживают ошибки, выдают результаты, которые избавляют Колзина от утомительнейшей работы по проверке самого себя, — словом, усиливают мощь его мозга во много раз. И Колзин успевает за полгода сделать то, на что прежде не хватило бы ему жизни. Легко предсказать, что сила мозга человека будет возрастать с каждой из тех новых машин, которые сейчас, может быть, только изобретаются кем-то.
Звезды выступили на потемневшем небе. Одни мерцали, не сдвигаясь с места, рисуя знакомый облик созвездий. Другие роились, прочерчивали небо в разных направлениях. «Как они там не запутываются, — подумал я, — все эти космические корабли и спутники».
«Когда-нибудь, — пришло мне вдруг в голову, — подвижных звезд будет больше, чем неподвижных. Ведь последних всего три тысячи, видимых простым глазом. Вот бы взглянуть на такое небо!»
«Вообще, — подумал я снова, — неплохо бы посмотреть хоть одним глазом в завтрашний день. Интересно, что там ни говори! О чем будут спорить, думать люди через сто лет?»