«Мерседес» остановился возле дома на Центральной, где проживали Онуфриевы, подождал, пока откроются автоматические ворота, и въехал во двор. «Вольво» мигнула фарами и умчала.
При воспоминании о своей первой любви мне стало грустно. Грустно и стыдно оттого, что я не понял в этой жизни чего-то важного, быть может, главного, пропустив целую эпоху длиной в восемнадцать лет. Мы никогда не говорили о деньгах — у нас они не водились, мы просто не знали, что такое сумма больше тридцати копеек, которые выделяли нам родители на завтрак. Восемнадцать лет я служил, учился, опять служил, штурмовал какие-то стены, освобождал заложников, стрелял в террористов — рисковал за ничтожную зарплату, полагая, что делаю большое и важное дело, ограждаю мирных граждан от посягательств на их добро, честь, достоинство, здоровье. Каких граждан? Депутатов, членов правительства, которые получают в сотни раз больше, разворовывая страну? Онуфриевых, Кудряшовых, которые платят своим охранникам по пять кусков в месяц, разъезжают в «мерседесах» и поглощают заморскую пищу в дорогих кабаках? Для Лиды эти восемнадцать лет не прошли даром — она поняла все своевременно и правильно. Жигарин тоже понял, что «жизнь человеку дается один раз», и решил прожить ее так, чтобы больше не хотелось.
Прожил бы по-другому и я. Если бы не мое дурацкое воспитание. Но мне теперь уже тридцать пять, меня исправит могила.
Я простоял у Лидиного дома час, пока в окнах не погас свет, и понял, что до утра оттуда никто не выйдет.
Можно было поехать в гости к Шороху и забрать свой пистолет, риск — мое ремесло, но в тех случаях, когда речь идет о моей жизни. А не о жизни Володи Сумарокова. Теперь все замыкалось на нем: его свобода становилась свободой моих действий.
Официально от работы в группе Сумарокова меня никто не отстранял, но после его исчезновения, после знакомства с блокнотом Коноплева, вчерашнего разноса в кабинете начальника милиции, попытки обвинить меня в незаконных действиях и сговоре со сбежавшим бандитом я не мог доверять ни Демину, ни Яковенке, ни Турбину, ни Колченогову; мне никто не даст ордера на обыск многочисленных объектов ЗАО «Мак», никто не подпишет постановления о производстве химэкспертизы флакона духов на предмет обнаружения наркотика: уголовного дела нет.
Закрыть его было выгодно всем, в худшем случае — спустить на тормозах, превратить в безнадежный «висяк». Местное начальство знает, что оно живет в портовом пограничном городе, контролируемом хорошо организованной преступной группировкой; знает, благодаря кому и чему город с закрытыми шахтами, загрязненным побережьем, ничем не примечательный, со скудной промышленностью, все-таки держится на плаву. Если выбить «кормчих» — накроется ЗАО «Мак» с его заводами, потеряет работу несколько сотен человек, возрастет преступность, изменится расклад голосов на выборах…